внешней политики. Это образец государя нашего времени, и самые способные среди тех, кому было назначено прийти и остаться у власти, где бы это ни происходило, – весьма его напоминают. Не Панама, а наша эпоха производит подобные чудеса.

XX

Для любой разведывательной службы, что в этом пункте полностью соответствует теории войны Клаузевица, знание должно стать властью. Отсюда эта служба извлекает ныне свой престиж, своего рода особую поэзию. При том, что интеллект был абсолютно изгнан из спектакля, который не позволяет действовать и не говорит хоть что-то правдивое о действиях других, он, кажется, почти что нашел прибежище среди тех, кто анализирует различные аспекты действительности и тайно на них воздействует. Недавние разоблачения, для удушения которых Маргарет Тэтчер сделала все, хотя и напрасно, ибо таким образом только удостоверила их подлинность, продемонстрировали, что в Англии эти службы уже способны вызвать падение кабинета министров, чью политику они расценивали как опасную. Итак, общее презрение к спектаклю по совершенно новым причинам возрождает влечение к тому, что во времена Киплинга могло называться «большой игрой».

«Полицейская концепция истории» была в XIX веке реакционным и смехотворным ее истолкованием в эпоху, когда множество мощных социальных движений будоражило массы. Сегодняшние псевдопротестующие хорошо знают об этом по слухам или по нескольким книжкам и полагают, что это положение остается истинным на все времена, совсем не желая замечать реальную практику собственного времени, потому что она слишком плачевна для их сдержанных упований. Государству это известно, и оно на этом спекулирует.

В пору, когда почти все аспекты международной политической жизни и возрастающее число аспектов, относящихся к политике внутренней, управляются и показываются в стиле секретных служб, с их ловушками, дезинформацией, двойными стандартами объяснения – объяснения, которое может скрывать в себе какое-то иное объяснение или только делать вид, что скрывает его, – спектакль ограничивается тем, что знакомит мир, уставший от принудительной непонятности, со скучнейшей серией детективных романов, безжизненных и всегда лишенных развязки. Как раз поэтому-то реалистическая мизансцена ночного боя негров в туннеле должна прослыть за достаточно драматическую побудительную причину действия.

Слабоумие полагает, что все ясно, когда телевидение продемонстрировало прекрасный образ и прокомментировало его наглой ложью. Полуэлита довольствуется тем знанием, что почти все является темным, амбивалентным, «смонтированным» в соответствии с неизвестными кодами. Элита же более замкнутая хотела бы знать правду, которую очень нелегко установить в каждом индивидуальном случае, вопреки всевозможным закрытым данным и секретным сведениям, какими она может располагать. Вот почему ей так хотелось бы познать истинный метод, хотя и для нее эта несчастная любовь по-прежнему остается безответной.

XXI

Над этим миром господствует тайна, и прежде всего как тайна господства. Сообразно спектаклю, тайна является лишь необходимым исключением из правил информации, в изобилии предлагающейся на всей поверхности общества, подобно тому, как и господство включенной театрализации в «свободном мире» якобы свелось лишь к некоему исполнительному департаменту на службе у демократии. Но в спектакль никто по-настоящему не верит. Каким образом зрители принимают существование тайны, которая одна гарантирует то, что они не могут управлять миром, чьих основных реалий они не ведают; каким поистине удивительнейшим образом у них спрашивают их мнение, как если бы они принимали в этом участие? Но дело в том, что тайна почти ни перед кем не предстает в своей недоступной чистоте и функциональной обобщенности. Все принимают то, что неизбежно существует небольшая зона тайны, зарезервированная за специалистами, и в отношении общей ситуации многие люди верят, что существуют внутри тайны.

Ла Боэси в «Рассуждении о добровольном рабстве» показал, как власть тирана должна сталкиваться с многочисленными видами поддержки среди индивидов, расположенных концентрическими кругами, которые находят, или только думают, что находят, в ней выгоду. И аналогично этому множеству людей среди политиков или представителей средств массовой информации угождают, уверяя, что нельзя и подозревать их в безответственности, а между тем они знают о многом посредством конфиденциальных каналов и личных связей. Довольный тем, что находится внутри канала секретных сообщений, не особенно склонен критиковать его или даже замечать, что во всех конфиденциальных сообщениях основная часть реальности всегда будет от него скрыта. Конечно, в силу благосклонного покровительства мошенников он знает немножко больше карт, хотя они могут быть и краплеными, однако никогда не знает метода управления игрой и ее объяснения. Следовательно, он тут же отождествляется с манипуляторами и начинает презирать неведение других, которое он, в сущности, разделяет. Ибо те крохи информации, что предлагаются этим свойственникам лживой тирании, как правило, оказываются зараженными ложью, не поддающимися проверке и подтасованными. Тем не менее они доставляют удовольствие тем, кто получает к ним доступ, ибо последние ощущают себя высшими существами по отношению к ничего не знающим. Кроме того, эти крохи годятся лишь для того, чтобы еще лучше обеспечивать господство, и совсем не способствуют его действительному пониманию. Они составляют привилегию зрителей первого класса: тех, кто имеет глупость полагать, будто они что-то понимают, не пользуясь тем, что от них скрывают, но веруя тому, что им открывают!

Господство мыслит трезво, по крайней мере, в том, что оно в скором времени ожидает от собственного свободного и ничем не обремененного управления достаточно большого числа катастроф первой величины – равно и в сфере экологии, например химии, и в сферах экономики, например в банковской. Оно уже в течение некоторого времени само поставило себя в ситуацию обсуждения этих необыкновенных бед не иначе как через привычное изощренное управление мягкой дезинформацией.

XXII

Что же касается численно все возрастающих за последние два десятилетия предумышленных убийств, которые остаются полностью необъяснимыми – ибо, когда порою в жертву приносили нескольких статистов, ни разу даже речи не было о заказчиках, – их характер серийного производства обладает собственной маркой – клеймом откровенной и переменчивой лжи официальных заявлений: Кеннеди, Альдо Моро, Улоф Пальме, различные министры или финансисты, один или два папы и многие другие, обладавшие большими достоинствами, чем указанные лица. Этот синдром недавно приобретенной социальной болезни быстро распространился почти повсюду, как будто, начиная с первых наблюдаемых случаев, он спускался с государственных верхов, традиционной сферы такого рода покушений, и в то же самое время поднимался со дна общества – другого традиционного места нелегального обмена и покровительства, где между профессионалами всегда разворачивались войны подобного рода. Эти практики стремятся к столкновению в самом средоточии социальных дел, как будто и в самом деле государство не погнушалось в них вмешаться, а мафии удалось до них «возвыситься», чем и было произведено подобного рода сращение.

Все только и слышат о попытках объяснить этот новый