подходящей для написания портрета общества спектакля. Ни его времени, ни его опыту как специалиста не подобало излагать столь отчетливо соположенные, но совершенно различные ощущения опасностей, с какими, что вполне естественно можно ожидать, придется столкнуться всякой группе, которая посвятит себя подрывной деятельности, например, согласно такой градации: заблуждающийся, спровоцированный, внедренный, подтасованный, незаконно присвоенный, извращенный. Во всяком случае, эти значительные нюансы так и не появились у теоретиков «вооруженной борьбы».

«Фальшивый – от латинского fallaciosus, способный или привыкший обманывать, полный коварства, ибо это прилагательное равнозначно превосходной степени причастия обманывающий. Тот, кто обманывает или вводит в заблуждение, каким бы способом это ни происходило, является обманщиком; тот же, кто делает это, чтобы обмануть, употребить во зло, ввести в заблуждение по подготовленному плану обмана, с помощью искусных средств и ухищрений навязывая его как наиболее подходящее для злоупотребления, является фальшивым. Обманщик – слово родовое и многозначное. Все виды нечетких знаков и явлений являются обманчивыми; фальшивый же обозначает ложность, коварство, рассчитанное надувательство; таким образом, речи, протесты, софистические рассуждения являются фальшивыми. Это слово соотносится со словами лживый, обольстительный, коварный, лукавый, но не равнозначно им. Слово лживый обозначает все виды внушения ложных впечатлений или заранее согласованные козни с целью извлечения выгоды или нанесения вреда, например лицемерие, клевету и т. д. Слово обольстительный выражает собственно действие, направленное на овладение кем-то, на введение его в заблуждение умелыми и вкрадчивыми действиями. Слово коварный отмечает лишь то, что действие состоит в умении расставить ловушки и заманивании в них жертвы. Слово лукавый ограничивается тонким движением, состоящим в том, чтобы застать кого-либо врасплох и подтолкнуть его к заблуждению. Слово же фальшивый включает в себя большую часть указанных свойств».

XVI

Еще достаточно новое понятие дезинформации было недавно импортировано из России вместе с массой других изобретений, полезных для управления современным государством. Оно всегда «официально» употреблялось властью, или «попутно» людьми, обладающими частью экономического или политического авторитета, ради сохранения статус-кво, и его употреблению всегда приписывалась функция контрнаступления. То, что может противопоставить себя единственной официальной истине, разумеется, должно быть дезинформацией, исходящей из лагеря враждебного или, по крайней мере, соперничающего, и ей следует быть сфальсифицированной намеренно и по злому умыслу. Дезинформация не считалась попросту отрицанием факта, угодного властям, или простым утверждением факта, который их не устраивает, – это обычно называется психозом. В противоположность стопроцентной лжи, дезинформация – и вот чем это понятие интересно для защитников господствующего общества – должна фатально содержать определенную долю истины, но намеренно подтасованную хитрым врагом. Власть, которая говорит о дезинформации, не полагает, что сама абсолютно лишена недостатков, но знает, что может приписать всякой конкретной критике ту чрезмерную несущественность, что заключена в природе дезинформации, и, выходит, ей так и не придется сознаваться в каком-то частном недостатке.

Короче говоря, дезинформация считается дурным использованием истины. Тот, кто ее распространяет, – виновен, а тот, кто ей верит, – недоумок. Но кто же, стало быть, является этим хитрым врагом? В данном случае им не может быть терроризм, который не сопряжен с таким риском, поскольку ему отводится роль онтологически представлять собою самое грубое и наименее приемлемое заблуждение. Благодаря своей этимологии и недавним воспоминаниям об ограниченных столкновениях, которые к середине века на короткое время противопоставили Восток Западу, а сосредоточенную театрализацию – рассредоточенной, еще и сегодня капитализм включенной театрализации делает вид, будто верит, что тоталитарный бюрократический капитализм (иногда даже представляемый как отсталая тыловая база или вдохновитель террористов) остается его сущностным врагом, подобно тому как последний будет заявлять то же самое о первом, несмотря на неисчислимые доказательства их союза и глубокой солидарности. На самом деле все типы власти, которые установились вопреки нескольким реальным локальным видам соперничества и вообще не желая об этом заявлять, непрерывно думают о том, что однажды могло бы напомнить – наряду с подрывными силами и без большого успеха в то время – о высказывании одного из редких немецких интернационалистов после начала войны 1914 года: главный враг – в нашей стране. Дезинформация, в конечном счете, эквивалентна тому, что в дискурсе социальной войны XIX века представляли дурные наклонности. Это все, что оказывалось смутным и желало бы противопоставить себя необыкновенному счастью, которым, как всем известно, это общество стремится облагодетельствовать оказывающих ему доверие. Счастье, за которое невозможно слишком дорого заплатить разного рода незначительными осложнениями или неприятностями… И все, кто видят это счастье в спектакле, соглашаются, что не стоит скупиться, когда речь идет о его цене, а вот другие занимаются дезинформацией.

Другая выгода, обнаруживаемая при разоблачении частной дезинформации, когда ее так называют, – это то, что впоследствии глобальный дискурс спектакля якобы не будет подозреваться в том, что он содержит ее, поскольку он сам с наинаучнейшей достоверностью обозначает сферу, в которой единственно может быть признана дезинформация, а именно все, что можно говорить и что ему не понравится.

Несомненно, как раз из-за подобного заблуждения (во всяком случае, это более вероятно, чем преднамеренный обман) во Франции недавно рассматривался проект официально приписать средствам массовой информации некий вид ярлыка «свободно от дезинформации», ибо оно задевало нескольких профессионалов от «массмедиа», которые еще хотели верить, или просто скромно уверяли, что в действительности они впредь не будут подвергаться цензуре. Но вот что самое главное: очевидно, что понятие дезинформации не должно употребляться для защиты и к тому же при неподвижной обороне, создавая нечто вроде Китайской стены, или линии Мажино, которая должна сплошь прикрывать пространство, считающееся запретным для дезинформации. Необходимо, чтобы дезинформация существовала, чтобы она оставалась текучей и могла проникать повсюду. Там, где дискурс спектакля не подвергается нападениям, было бы глупо его защищать, и само понятие дезинформации чрезвычайно быстро истрепалось бы, если бы его, вопреки очевидности, защищали в точках, которые, наоборот, должны были бы избегать привлечения внимания. Более того, у властей нет ни малейшей реальной потребности в том, чтобы обеспечивать для всех точную информацию, не содержащую дезинформации. Средств у них для этого тоже нет, ибо их не слишком уважают, и они бы только и делали, что вызывали подозрение насчет приводимой информации. Понятие дезинформации хорошо лишь в контратаке. И его нужно держать во втором эшелоне, чтобы затем мгновенно выпускать вперед, отрицая всякую только что возникшую истину.

Если иногда хаотическая дезинформация может появиться на службе некоторых частных интересов, временно находящихся в конфликте, и быть достаточно грубой, она становится неконтролируемой и тем самым противопоставляет себя работе системы не столь безответственной дезинформации, – тогда нет оснований опасаться, что в первую окажутся вовлеченными иные, более сведущие или более изощренные манипуляторы, – это