Наниматели трясли мошной. Не то чтобы интенсивно, но заметно. Единственно, чего они не хотели делать, это повышать «гробовые» страховки — что, понятное дело, настораживало.

Кстати, Стриженову опять — без шума, без объяснений, извинений и прочего — заполнили не полковничью, а генерал-полковничью ведомость. Ему ни слова, и он ни слова. Этакая вот взаимная вежливость…

Справа и слева тянулись сжатые поля, и на обильно просыпанном зерне пировали местные дрозды и грачи — крупные, серые. В темноте они почти сливались с землей, и шевеление их на поле напоминало шевеление крыс в погребе.

Полковнику предоставили бричку, запряженную двумя здоровенными мулами, сзади похожими на рысящих бегемотов. Все на этой проклятой планете было здоровенным, коренастым, медленным, тяжелым, основательным. И бричка напоминала скорее не повозку, а орудийный лафет…

Отставить похоронные настроения!

Есть отставить похоронные настроения.

Полковник пошевелился. По-прежнему было холодно и жарко одновременно; это угнетало. Он знал, что так будет в лучшем случае весь день. Если не навернет повторным приступом… И все-таки надо было изредка двигаться, не давать телу застревать в позе смертельно больного.

Док Урванцев тут же дернулся на помощь с одной стороны, Дупак — с другой.

— Сидите, — сказал полковник. — Разомну ноги.

Он сдвинул с себя тяжелую шкуру-покрывало, провел рукой по застежкам бушлата, защелкнул на пузе пряжку ремня. Потом взялся за медный поручень и встал. Урванцев протянул руку, чтобы помочь, полковник стегнул его взглядом: я ведь сказал, сиди!.. Встал на подножку, утвердился, потом шагнул на медленно ползущую внизу дорогу. Левой… левой… раз-два-три…

Нормально.

Будем жить.

Дорога впереди загибалась вправо, к угадываемой за жидкой рощицей деревне. А сама дорога угадывалась по молчаливой мягкой змее ползущего все куда-то вперед и вперед сбитого с толку войска.

Наверное, уже сегодня вечером вчерашним врагам придется идти в бой бок о бок. Это не первый случай в истории войн и не последний, но все равно неприятно. Вроде бы все по-настоящему у нас было…

К врагу привязываешься, подумал полковник.

С другой стороны, почему бы не посчитать, например, что некоторая часть противника просто перешла на твою сторону? А враг… ну, каким он был, таким он и остался…

Он покрутил эту мысль по-всякому и решил, что так оно будет ближе к истине.

Левой… левой… раз-два-три…

…Итак, случилось то, о чем в штабе Легиона теоретизировали последнюю пару лет. И натеоретизировали, сволочи. У чапов появился сильный лидер. Вождь. Без трех минут Чингисхан. У него своя религиозно-философская концепция, свои взгляды на государство — а главное, какое-то запредельное, неописуемое умение манипулировать людьми. Привлекать их на свою сторону. Нет, не привлекать, это недостаточно сильное слово. Поглощать их. Превращать в… в черт знает что…

Кое-какие карты легли рубашками вверх; например, выяснилось, что киносъемка на Тироне уже в ходу. Полковник не стал спрашивать, откуда взялись камеры, пленка и прочее. Наверное, ему охотно сказали бы и это, да только речь шла о более важных вещах, а потому не хотелось отвлекаться на частности.

Кадры, тайком снятые в лагере Чихо, оставляли впечатление жуткое и в этой жути даже завораживающе-прекрасное…

Он провел рукой по лбу: и стереть противный липкий пот, и отогнать воспоминания. Думать надо было о более насущном и близком.

У чапов, воевавших последние годы с герцогами (и, соответственно, с Легионом), имелось что-то наподобие военного завода. Построенного для них какими-то хитрыми мужичками «сверху» и с некоторых пор известного разведке как объект «Сахарная голова». Откуда и происходило на планете современное оружие, а также другие интересные штуковины. Но теперь против этих чапов поднялись другие чапы, и теперь эти, прежние, готовы были мириться и с герцогами, и с Легионом… этакий «союз нормальных людей» с благословения официальных властей Империи… так вот если завод тот попадет в загребущие лапки Чихо — то можно будет с шумом сливать воду и запасаться вазелином.

Полковнику было наплевать, как будут в итоге устаканены отношения с нанимателями, их представитель на переговорах был, но вроде бы и не был, в смысле — невразумительно мекал и все больше помалкивал в тряпочку. Похоже, они там наверху обгадились с головы по самые ласты. Впрочем… поскольку герцог с гвардией присоединился к повстанцам, поскольку условия найма не изменились (за исключением того, что добавился пункт: все легионеры с нынешней полуночи считаются невиновными в действиях, совершенных ранее, получают что-то типа полной амнистии или прощения… в том смысле, что им никто, никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет предъявить обвинения в убийствах и прочем, совершенном в начальном периоде военных действий, когда Легион использовался скорее для устрашения, чем для войны как таковой, — пока некий генерал-полковник Стриженов не заявил громко, что хватит позора, он не позволит развращать армию…

И, что характерно, не позволил, хотя ему это дорого обошлось.

Он усмехнулся про себя и незаметно потер грудь — слева, там, где болело, и сосало, и трепыхалось неожиданно)…

…постольку можно считать, что служба продолжается, боевые и гробовые начисляются по-прежнему, хозяева честны, офицеры образованны и бравы, а солдаты храбры, трезвы и прилежны. А если кто-то точно знает, что это не совсем так, то…

Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего. Страшного.

Другой армии у нас все равно нет.

Прорвемся.

Как-нибудь…

Санкт-Петербург — Кронштадт. 28. 07. 2015

Обычно в Питере Селиванов останавливался на служебной квартире, которых у здешнего отделения Комитета были десятки, или если приезжал на день-два — то просто в ведомственной гостинице. Но теперь этот вариант отпал, и Селиванов «бросил кости» у Клавдии, старшей двоюродной сестры, вредной и въедливой грымзы, с которой никогда не был ни дружен, ни близок. То есть он был более или менее в курсе ее дел — что нелепый безликий муж ее тихо помер в позапозапрошлом году, что дочка (такая же, надо сказать, вредина) тупо и безрадостно то ли замужем, то ли просто так, что работа заедает — да и вообще уже заела вконец… Работала Клава завучем муниципальной школы, и никем, кроме как завучем муниципальной заштатной школы, ее нельзя было себе представить.

Клавдия, жившая на безликом проспекте Просвещения, но удобно — рядом с метро, — впустила его, задала три-четыре дежурных вопроса, оставила ключи и унеслась на дачу, где растения нуждались в поливке. Лето выдалось не по-северному знойным…

Это Селиванов основательно прочувствовал на себе. Ходить по городу пришлось много; от теплового удара спасало только метро, душное и влажное, но хотя бы со сквознячком.

Уже к обеду стало ясно: ничего не получается. Ни одного человека из тех, кто мог бы помочь ему и на кого он всерьез рассчитывал, в городе не оказалось: большинство в отпусках, кто-то в командировках, кто неизвестно где; переформирование-с… Мелькнула мысль: в Коминвазе такая же маета, пойти туда в отдел кадров и прямо спросить — и ведь скажут, а потом забудут, что сказали, — но здравый смысл шепнул: потом, успеем еще. И, будь он неладен, этот задроченный здравый смысл — оказался-таки прав…