Разумеется, я понимаю, что дело-то как раз в Эле, и она тоже это знает.

– Это… – выпаливает Трис и опять умолкает – она явно борется с собой. – Я не могу… Такого никогда бы не случилось в Альтруизме! – продолжает она. – Ничего подобного! Никогда! Это место изуродовало и погубило его, и плевать, сли я говорю как Сухарь, плевать, плевать! – кричит она.

Моя паранойя засела настолько глубоко, что я на автомате кошусь на камеру, спрятанную на стене над питьевым фонтанчиком, – она замаскирована под синюю лампу. За нами могут наблюдать операторы в диспетчерской. А если не повезет, то они выберут именно этот момент, чтобы нас послушать. Я уже вижу, как Эрик называет Трис предателем фракции, а потом ее тело лежит на тротуаре рядом с железнодорожными путями…

– Осторожнее, Трис – говорю я.

– Это все, что ты можешь сказать? – недовольно произносит она. – Чтобы я была осторожнее? И все?

Я понимаю, что она ожидала другого ответа, но, хотя она только что ругала безрассудство лихачей, она ведет себя, как и они.

– Ты в курсе, что ничуть не лучше правдолюбов? – спрашиваю я. – Они вечно чешут языками, вообще не задумываясь о последствиях.

Я отодвигаю ее от питьевого фонтанчика. Когда я приближаюсь к ее лицу, у меня в голове возникает картина – ее мертвые пустые глаза, ее тело, плывущее в подводной реке… Это просто невыносимо. Но то, как напали на нее, еще более невыносимо. Я цепенею. Кто знает, что бы могло случиться, если бы я не услышал ее крик?

– Я не буду этого повторять, так что слушай внимательно, – начинаю я и кладу руки на ее плечи. – Они наблюдают за вами. Особенно за тобой.

Я вспоминаю взгляд Эрика, прикованный к Трис после испытания с метанием ножей. Его вопросы об удаленных результатах ее симуляции. Тогда я заявил, что в материнскую плату протекла вода и произошел сбой. Эрик хмыкнул – он посчитал занятным, что вода не появилась через пять минут после окончания симуляции. Занятным.

– Опусти, – шепчет она, и я сразу ее отпускаю.

Не люблю, когда она говорит таким тоном.

– За тобой они тоже наблюдают?

Всегда следили и всегда будут следить, – думаю я.

– Я пытаюсь тебе помочь, но ты отказываешься от помощи, – произношу я вслух.

– Ну конечно. Помочь, – раздражается она. – Протыкая мне ухо ножом, насмехаясь, крича на меня больше, чем на остальных, – несомненно, все это очень помогает.

– Насмехаясь? Ты о том случае с ножами? Я не насмехался над тобой – Я качаю головой. – Я напоминал, что, если ты проиграешь, кое-кто другой займет твое место.

Для меня это было очевидно на протяжении всех испытаний. Я считал, что раз она понимает меня лучше, чем остальные, то мысленно со мной согласится. Но она, конечно, меня не поняла. Она ведь не умеет читать мысли.

– Почему? – допытывается она.

– Потому что… ты из Альтруизма, – отвечаю я. – И становишься храбрее всего, когда поступаешь самоотверженно. На твоем месте я бы получше притворялся, будто самоотверженные порывы – дело прошлого, потому что, если это обнаружат не те люди… ну, тебе не поздоровится.

– Почему? Какое им дело до моих стремлений?

– Стремления – единственное, что их беспокоит. Они стараются убедить, будто их волнуют твои поступки, но это не так. Им не нужно, чтобы ты вела себя определенным образом. Им нужно, чтобы ты думала определенным образом. Так тебя легко понимать – ведь в таком случае ты не представляешь для них угрозу.

Я смотрю Трис в глаза и прислоняюсь к холодной стене. Теперь я думаю об узорах, вытатуированных у меня на спине. Я сделался предателем фракции, но тату здесь ни при чем. Я стал предателем из-за смысла, который она несет. Побег от идей любой фракции – вот что самое главное. Эти правила ломают меня на куски, оставляя только одну «правильную версию» меня самого.

– Я не понимаю, почему им не все равно, что я думаю, пока я веду себя так, как им нужно, – возражает Трис.

– Сейчас ты ведешь себя так, как им нужно, но что, если твой, склонный к Альтруизму, мозг велит поступить иначе, не как им нужно?

Как бы я ни любил Зика, но он идеальный тому пример. Родился и вырос среди лихачей, затем выбрал соответствующую фракцию. Я уверен, что он ко всему будет подходить одинаково. Его с рождения учили только этому. Для него нет других вариантов.

– А если, мне не нужна твоя помощь? – заявляет Трис.

Мне хочется посмеяться над ее словами. Она ей и вправду не нужна. Но мы же говорим о другом.

– Я не слабая, знаешь ли. Вполне справлюсь сама.

– По твоему, мое первое побуждение – защитить тебя? – говорю я, отрываюсь от стены и подхожу к Трис поближе. – Потому что ты маленькая, потому что ты девушка, потому что ты Сухарь? Но ты ошибаешься.

Я делаю еще один шаг, касаюсь ее подбородка, и на секунду я думаю о том, чтобы полностью сократить расстояние между нами.

– Мое первое побуждение – давить на тебя, пока ты не сломаешься, просто чтобы посмотреть, как сильно нужно надавить, – вдруг вырывается у меня.

Какое странное признание! И рискованное. Я не желаю ей зла и никогда не желал. Надеюсь, она все же меня поймет.

– Но я борюсь с этим, – продолжаю я.

– Почему это твое первое побуждение? – спрашивает она.

– Страх не вырубает, а пробуждает тебя. Я видел это. Завораживающее зрелище.

В каждом пейзаже страха ее глаза – лед, сталь и синее пламя. Маленькая невысокая девушка, вооруженная до зубов. Ходячее противоречие. Мои пальцы скользят по ее подбородку, дотрагиваются до ее шеи.

– Иногда мне просто… хочется увидеть это снова. Хочется увидеть тебя пробужденной.

Она касается моей талии и тянется ко мне. Или тянет меня к себе, не могу сказать точно. Ее руки водят по моей спине, и я хочу ее так, как никогда не хотел – не какое-то бездумное физическое влечение, а настоящее, особенное желание. Не кого бы то ни было, а именно ее. Я глажу ее спину, волосы.

На сегодня хватит.

– Мне следовало бы плакать? – произносит Трис.

Я не сразу догадываюсь, что она говорит об Эле. И хорошо, потому что, если бы она захотела рыдать от моих объятий, мне пришлось бы признать, что я ничего не смыслю в романтике. Хотя, возможно, так и есть.

– Со мной что-то не так?

– По-твоему, я знаю все о слезах? – бормочу я.

Какие-то мысли приходят без спроса ко мне в голову и исчезают спустя несколько секунд.

– Если бы я его простила, как по-твоему, он был бы сейчас жив?

– Не знаю, – шепчу я и кладу руку на ее щеку, мои пальцы касаются ее уха. Она и вправду маленькая. Но мне это не важно.

– Я чувствую себя виноватой, – говорит Трис.