— Ну, как там наш воробышек? — подает голос Кальяри. — Где он теперь, чтоб я мог на него взглянуть?

— Воробышек? Упорхнул. Улетел. Испарился.

— Придумай что-нибудь другое, Альбино. Это уж слишком.

— Спроси Джорджио, — предлагает Лонг-д’Эл.

— Да, господин, — подтверждает Джорджио, — он ушел.

Губы Кальяри кривятся в ухмылке. Гаденькой ухмылочке нехорошего мальчика, которого Тонио знал, когда они еще жили в тех домах, что теперь снесли. Такая ухмылочка была на губах нехорошего мальчика, когда он ловил мышку, с которой хотел поиграть.

— Значит, ты хочешь сказать, что проиграл, — говорит Кальяри.

— Вовсе нет, друг мой. Я выиграл.

Рогатьен Лонг-д’Эл встает с трона. Он не очень прочно стоит на ногах, поэтому ему приходится опираться на голову Джорджио, который все еще покорно сидит сбоку от трона. Лонг-д’Эл ласково проводит рукой по лицу Кальяри, который выглядит карликом, стоя рядом с этой каланчой пожарной. Тонио понимает, что ласка эта фальшивая, он просто хочет посмеяться над богачом.

— Знаешь, что, сладкий мой, ты отлично выгладишь, франт ты эдакий. Расскажи-ка мне лучше, как там Берлин? Что там твои любители поиграть в солдатиков, из пушек пострелять?

Кальяри не отвечает, смотрит Рогатьену прямо в глаза.

— Хватит дурака валять, Лонг-д’Эл.

От ящика из-под омаров Лонг-д’Эл идет в направлении гиганта-шофера. Ростом Рогатьен, как дверь, долговязый и серый, как бедренная кость. И просто до невозможности худой!.. Пояс его домашнего халата развязан, сам халат болтается на нем как на вешалке. Старческий пенис с синюшным концом длиной почти до колен болтается от одной ляжки к другой, много веков назад забыв о главном своем назначении.

— А этот амбал тут зачем, а? Чтоб нос мне расквасить? — осклабился он.

— Не знаю. А ты как думаешь?

Лонг-д’Эл пожимает плечами, возвращается к Кальяри.

— Мы его найдем, не беспокойся. Джорджио его, кажется, уже выследил. Правильно я говорю, Джорджио? Он сейчас работает кем-то вроде подручного-разрушителя. С твоими связями в Гильдии разрушителей его нетрудно будет выследить.

— Меня это не касается, — говорит Кальяри. — Это твое дело. Ну, ладно. Давай, сделаем так: предположим, я сомневаюсь в исходе дела. Даю тебе еще месяц. После этого ты делаешь все необходимое, чтобы со мной расплатиться. Уговор дороже денег!

Кальяри берет пакет с белым порошком с одноногого столика.

— Если тебе придется возвращать мне все до последнего цента, — говорит он, — мне кажется, тебе лучше было бы прекратить себя этим тешить.

И снова Кальяри ухмыляется ухмылочкой нехорошего мальчика. Он делает вид, что хочет положить пакет в карман. Лонг-д’Эл хватает его за руку и выворачивает ее.

— Отдай мне это! Сейчас же!

Шофер делает в их направлении угрожающий шаг, и тут же встает Джорджио, готовый броситься на защиту хозяина. Тонио кусает себе пальцы. Он боится, что чернокожий гигант поколотит его отца. Но продолжающий ухмыляться Кальяри в итоге кладет пакет на стол, пресекая тем самым потасовку.

— Месяц, понял? Я тебе даю один месяц. И даже не пытайся от меня спрятаться. Я тебя и в Тимбукту достану.

Лонг-д’Эл ответил ему кратко:

— Пошел к черту.

Посетители уходят тем же путем, что пришли. Потом Лонг-д’Эл говорит Джорджио, чтоб тот приладил ему трубку для вливания.

— Вам не кажется, хозяин, что уже достаточно?

Лонг-д’Эл заносит руку для удара.

— Ну, хорошо, хорошо. Только тогда половину дозы. Обещаете?

Лонг-д’Эл идет обратно и усаживается на свой трон.

— Вот так-то, мой юный Джорджио. Ты понял, что нас с тобой ждет работа?

— Да, хозяин. Мы его найдем.

Тонио напряженно следит широко раскрытыми глазами за отъездом Кальяри. Этот человек одновременно притягивает его и пугает.

— Такие вот, значит, дела! — прямо в его голове звучит голос Арианы. Она ему сообщает, что сегодня утром на склад, что за стенкой, привезли гроб для богача.

Каждое утро, когда Ксавье Мортанс просыпался и прилаживал планки, он думал о том, не лучше ли было бы все-таки надеть форму разрушителя, чтобы производить впечатление радеющего о деле подручного. Но он неизменно облачался в одежду, купленную ему Пегги Сью, не забывая при этом о лиловом галстуке-бабочке величиной с мизинец, шляпе мышиного цвета, которую носил, лихо сдвинув на затылок, и так далее, и именно в таком виде он выходил на поиски своей команды. Иногда парнишка брал с собой Страпитчакуду. От постоянной жизни в ящике, думал он, кто угодно помешается. А лягушке его, несомненно, доставляло удовольствие выступать на открытом воздухе. Так что и он получал в награду свою долю радости. Расплата, так сказать, добром за добро.

Ксавье держал ларец обеими руками, осторожно прижимая его к груди, постоянно опасаясь, что кому-нибудь взбредет в голову его отнять. Прогуливаясь, он обычно смотрел вверх, потому что его непрестанно поражали небоскребы. Люди, жившие по соседству, уже стали его узнавать. Когда он переходил площадь, сквозь витрины магазинов многие удивленно, но по-доброму смотрели ему вслед. Иногда он играл с детьми. Или, точнее говоря, это дети с ним играли, всегда одна и та же небольшая компания — можно было подумать, что они никогда не ходят в школу или еще на какие-либо занятия. Их очень интересовала его шляпа, они сбивали головной убор у него с головы, и подручный, смущенно улыбаясь, должен был носиться от одного шалуна к другому с вежливыми просьбами прекратить это безобразие. Шляпа, как муха, летала с одной ноги на другую. Так продолжалось, пока дети не уставали, а потом они возвращали головной убор владельцу, который быстро надевал шляпу, сдвинув ее на затылок, и продолжал свой путь — пока, детвора!

Но эти легкие унижения были действительно детскими играми по сравнению с тем, что ему приходилось терпеть раньше. Потому что, если все принять во внимание, несмотря на безделье, вызванное отсутствием у него работы, эти бесцельные скитания заполнили лучшие его дни с того времени, как он оказался в Соединенных Штатах. Главное, его больше сильно не били, и это уже было важно само по себе. Кроме того, если не считать одного случая, когда он по наивности своей зашел на территорию какого-то мелочного придиры, который прогнал его прочь, он не мучался больше из-за того, что на него орали из-за всякой ерунды, как это бывало раньше каждый день на строительной площадке. Так что в целом настроение у него было хорошее. Время от времени он останавливался перед мирными маленькими домиками — пока еще мирными, потому что кое-где они еще сохранились, — навевавшими ему приятные мысли о домашнем очаге и спокойном сне. Мечтая об этом, он мог добрых полчаса простоять перед таким домиком, пока жильцы не начинали отдергивать занавески и бросать в его сторону косые взгляды. Тем не менее у него не было никаких основании забывать о своем долге. Его взяли на работу, чтобы он разрушал, разрушению он присягал на верность. Ксавье наводил справки о том, где могла быть его команда, и, несмотря на то что никто толком не мог ответить на его вопросы, слюнявя химический карандаш, он методически записывал все, что ему говорили. Подручный не позволял себе даже минутной слабости — такой соблазнительной, когда ты сам себе хозяин. Какими бы бесконечными ни казались ему улицы Нью-Йорка, он дал себе зарок найти свою бригаду разрушителей. Терпение, справедливость и добрая воля в итоге должны были восторжествовать над всеми напастями и превратностями судьбы. Ксавье был в хорошем настроении, какое собирался сохранить навсегда.