Бронежилет – стоял, прислоненный к стене. Шкаф – стоял прислоненный к двери. Даже если начнут ломать дверь – скорее все6го. Файлы успеют попасть в хранилище. А оттуда их уже не достать – все.

Правду не остановить.

Комп негромко пиликнул – и Дик хлопнул в ладоши.

– Всё! Ха….

Алиссон тупо смотрела на него.

– Что с тобой, мать.

Бывший полицейский курсант определил с одного взгляда. Метнулся к бару…

– Двадцать семь девяносто девять… – с сожалением сказал он, сворачивая красную голову миниатюрной бутылке. Давай – залпом.

Алиссон так и смотрела – она просто не понимала, что происходит.

* * *

Только после того, как он силой скормил ей весь джин – до нее начало доходить. Шок…скверное дело, бывало, что люди умирали, не перенеся того, чему пришлось быть свидетелем. Для выведения человека из такого состояния – пока это еще возможно – нужна сильная встряска: клин клином. Мордобой, секс, водка – все что угодно. Дик не мог помочь ни по первому, ни по второму пункту – оставалось третье. К счастью – помогло…

Она разревелась. Страшно, навзрыд – как прорвало плотину. Она не могла ничего внятного сказать – она просто сидела и выла. Дик молча ждал…

Прошло больше часа. Дверь никто не ломал.

– Ну? – наконец сказал он – все?

– Они… – она смогла вымолвить слово – убили. Убили…

– Знаю…

– Убили…

– Знаю…

Дик внезапно хлестнул ее по щекам, крест-накрест. От неожиданности она замолчала.

– Слушай сюда. Эти уроды – одинаковые, понимаешь. Что на улице, что в этих вертолетах. Просто у одних в руках автомат, у других – вертолет.

– Господи… они их убили.

Из распахнутого настежь окна, у которого стояла на подставке спутниковая антенна – тянуло дымом пожара…

– Чуешь? Здесь война начинается… второй Бейрут нахрен будет.

– Но как…

– А вот так. Приди в себя, мать. Они все одинаковые. Исмаил – такой же.

Она вдруг вспомнила.

– Исмаил!

А если он был там?!!!

Дик вырвал у нее аппарат.

– Ах ты, сукин сын! Педик проклятый!

От удара она полетела на кровать. Еще раз. Еще…

– Лежать!

– Ты!

– Лежать, сказал!

– Он мог быть там!

– Да, и причем что с той, что с другой стороны. Здесь человеческая жизнь и плевка не стоит! И я нахрен не хочу, чтобы ты навела на нас карателей с черными флагами!

– Он не такой! Он…

– Ты уверена, что это так? Ты можешь мне гарантировать, что это так? Гарантировать – можешь, а?!

Несчастливый гомосексуалист и несостоявшаяся лесбиянка – разъяренно смотрели друг на друга в номере каирского отеля, расстрелянного города, который медленно, но верно, с каждым часом погружался в трясину гражданской войны. Причем такой, которая хуже ливанской… наверное такой, какая была в России в начале двадцатого века.

– Нет.

– Вот именно.

– Но он…

– Выпутается сам – подытожил Дик – господи, Алиссон, ты же взрослая женщина. Он у себя дома, это мы, нахрен на чужой планете. Если он собирается сделать какую-то глупость – вряд ли ты его остановишь, согласна?

Алиссон устало села на кровать.

– Сволочь ты, Дик. Ты никогда не любил, потому ты такая сволочь.

– И еще какая. Просто я предпочитаю остаться живой сволочью. А ты – тянешь нас на дно, поняла?

Алиссон устало вздохнула.

– Ладно, ты прав. Отправил?

– Ну, наконец то. Все тип-топ. Я не только отправил – я еще положил в хранилище несколько хороших скринов[45]. Думаю, за них там бойня уже идет.

– Вообще – то контракт…

– Да брось, мать… – отмахнулся Дик – ты, похоже, не поняла, что происходит. Мы одни из немногих – если не единственные – западные репортеры, которым повезло находиться в самом эпицентре. Мы можем выбирать, от нас все зависит. Никто и слова не скажет, если мы потребуем выплатить за нас ипотеку и снять по возвращении для нас Максим. Или хотя бы Четыре сезона[46]. Мы определяем правила игры. И если мы сейчас пойдем и еще поработаем на улице – выпускающий редактор закажет в нашу честь памятник из чистого золота…

Зазвонил телефон. Дик подмигнул.

– Вот видишь?

Полковник Тури проснулся по будильнику. Ровно три сорок пять ночи по местному времени. Восток оживает в шесть часов утра – к этому времени они должны будут уже занять танковый городок, загрузить снаряды и топливо, разобраться кто с кем.

Он вышел во двор своего небольшого дома, немного попрыгал, приводя себя в порядок комплексом упражнений, потом вылил на себя ведро холодной воды – роскошь здесь, где летом пятьдесят в тени не редкость. Начал одеваться. Есть он не собирался – если получишь ранение в живот, лучше, если он будет пустым.

Когда он пристегнул кобуру с пистолетом и начал проверять нож, который купил вчера – складной, но смертельно опасный, каким можно в секунду зарезать человека – на пороге их маленького уютного дома появилась жена. Она была наполовину немка, тоже дочь офицера, он познакомился с ней много лет назад, и до сих пор была единственной женщиной в ее жизни.

Он коротко глянул на нее, сложил нож и убрал его в карман. Она машинально прикрыла рот ладонью, в глазах стоял ужас. Она все поняла.

Конечно же, он ей ничего не сказал. Одно оброненное слово – и шариатским судом будут судить уже тебя.

– Бери детей – коротко сказал он – беги на юг, к границе.

Он ненавидел их. Он согласился заседать в трибунале, в исламском трибунале – но при этом он ненавидел их. Солдат, забывших о долге и присяге. Ублюдков, которые стали учить его как делать свою работу и как жить. Он заседал в трибунале, чтобы обезопасить себя и давать знать друзьям о беде – а так он ненавидел их, тяжело и страшно…