Когда вся делегация – Путята с двумя приказчиками и четверо охранников – выехала из ворот, Данила аккуратно спросил у Ломяты:

– Слышь, друг, а как тут по обычаям всё решают?

Ломята уже привык к «лоху по понятиям» в их команде и терпеливо всё разъяснил. Из этой информации Данила почерпнул для себя много нового.

Для начала он узнал, что Путята торгует не просто так. Он член торговой сотни, и таких сотен в Новгороде несколько. До этого Данила считал своего нанимателя кем-то вроде частного бизнесмена. И напрасно, в одиночку частным лицом здесь почти никто не живёт. Все люди собираются в группы: родами, общинами, цехами. Сообща жить проще и безопаснее. За то, что Путята числился в сотне, ему от неё полагалась защита, помощь в судебных исках, стол и кров. Купец расплачивался за помощь частью прибыли. И, естественно, выставлял своих людей для защиты интересов сотни на вече. Вот как сейчас, например.

Попутно Ломята рассказал, в чём было дело. Многие охотники, ушедшие добровольцами в славный поход Владимира на булгар, брали у новгородских бояр и купцов кредиты на снаряжение, под будущий процент от награб… полученной прибыли.

Но, как и следовало ожидать, когда пришло время расплачиваться, возник «конфликт хозяйствующих субъектов», как говоривали в бухгалтерии отца Молодцова. То ли охотники положенное не выплатили, то ли бояре слишком много требовали – не разберёшь.

Данила за километр различил напряжённый гул, как от огромного рассерженного улья. Народу собралось несколько тысяч, почти целое войско.

– Ты ножей не бойся, – шепнул Молодцову Будим, который родом был как раз из Новгорода, – ежели кто на вече кровь железом отворит, то на весь его конец позор будет. А его улица виру будет выплачивать как за княжьего гридня. И всё равно от мести это не спасёт. Против кистеней и дубинок ты, думаю, знаешь, как защищаться. А вот если кого в рукавицах на вече увидишь – остерегайся.

– А что так?

– Заморожены могут быть. Такой по голове получишь – сразу к пращурам можно попасть.

Данила кивнул – ничего себе демократическая процедура.

– Будим, слушай, а эти охотники, они мечи в ход пустить не могут? – спросил Молодцов.

Боец глянул ошалело.

– Ты что?! Это же!.. Да и как можно такое охотникам делать. Тут родичи их, боги. Не нурманы, чай, чтобы хитростью людей губить.

Данила смущённо замолчал: не понимает он всё равно до конца этих людей.

Путята между тем встретился с людьми из своей сотни, спешился. Молодцов и другие охранники, слегка потолкавшись, заняли своё место вокруг купца в первых рядах.

Данила оглядел собравшихся: демократией тут не пахло. И дело не в том, что вопросы собирались решать далеко не гуманными методами. И не в том, что женщины и дети держались в отдалении от взведённой толпы мужиков.

На вече было чётко определено, кто и от какого конца будет говорить и что будет делать. Мнения отдельных личностей тут учитывать не собирались. С другой стороны, где цех, род, община, там и её, личности, мнение.

Толпа была строго поделена на три конца, отдельно стояли гридни посадника – эти в броне и при мечах. Каждый конец делился на улицы, цеха. А у тех, в свою очередь, были лидеры, те, кто глотку горазд драть, ну и, как водится, основная ударная сила.

Каждая улица имела отдельную трибуну: перевёрнутую телегу или несколько больших бочек. На них стояли старосты улиц и их глашатаи. Самые высокие места занимали старшины концов.

Народ всё подходил, крики набирали силу.

Данила понял, что Путяте здесь вообще не было нужды находиться, его интересы текущий спор не затрагивал вовсе. Но сотня сказала: «Надо», и купец ответил: «Есть».

На «трибуне» Неревского конца особенно выделялась дюжина важных бородатых мужей в роскошных шубах и высоких шапках. Их окружали здоровенные детины с короткими дубинками в руках. Напротив, во главе Словенского конца, на помосте из нескольких бочек, кроме старшины, стояло ещё десятка два поджарых бойцов в броне, некоторые с проседью в бородах. Где стоит народ с Людинского конца, Данила разглядеть не мог.

– Видишь того, кто молчит и руками не махает? – спросил Будим.

– С седой бородой?

– Ага, его Гораздом Гореславичем кличут. Он главный среди охотников. Своя дружина у него, пять ладей боевых, торговые ещё есть. Говорят, вече из-за того, что он на пиру с боярином Гордятой Всеславичем поругался.

– А Гордята где?

– Вон тот, в соболиной шубе с белым воротником. Земли много имеет, говорят, даже на Северной Двине городки держит, торгует ещё. С Неревского конца. Дюже богатый муж.

– Раз богатый, чего денег ещё требует?

– А серебра много не бывает. – Будим хохотнул.

Постепенно Данила вник в суть конфликта. Горазд Гореславич взял в аренду у Гордяты под добычу три ладьи. Одна из них во время перехода разбилась. И теперь боярин требовал у охотника возмещения убытков за ладью и долю от товаров, которые были попорчены во время крушения, а ещё частичную компенсацию за «простой» ладьи. Дескать, на корабле можно было товары перевозить, а Горазд ладью утопил, да не в сражении, а по собственной глупости. Вот пусть теперь и компенсирует упущенную выгоду.

На взгляд Данилы, боярин явно нарывался.

Слева взяла напирать толпа. Будим с Данилой сцепились руками, разом поднажали – опыт строевых боёв у каждого был – и оттолкнули лезших наглецов обратно.

– На закате конные видны, – передал Жаворонок.

– Этого ещё не хватало, – сплюнул в снег Будим.

Данилу уже порядком начала доставать ситуация: полтора часа глотки дерут, а толпа всё прибывает. Чего дерут – непонятно, потому как ни черта не слышно.

Спасибо «глашатаям»: несколько шустрых парней периодически проталкивались от главных помостов и сообщали результаты переговоров. Выглядело примерно так:

– Горазд назвал Гордяту свиномордым поедателем навоза, что родился он от дохлой щуки после того, как папаша его, козёл безрогий, в речку нагадил. И если что и возьмёт Гордята от него, вдобавок к уже отданному, так это уд Горазда в свой…

Дальше Данила не расслышал из-за того, что толпа со Словенского конца одобрила эту характеристику бурным ликованием. А вот люди с Неревского дружно вознегодовали. В словенцев полетели снежки, причём с каменной начинкой, те не остались в долгу. Дали дружный залп, казалось бы, детским оружием. На самом деле снежок, спрессованный до состояния льда и брошенный умелой рукой, не менее опасен, чем камень. Данила в этом лично убедился, когда парню около него из другой сотни в кровь разнесло лицо таким вот снежком, даже без камушка внутри.

Словенцы жутко взревели, когда почуяли первую кровь в своих рядах, но в атаку пока не ринулись – ждали чего-то.

– Гордята назвал Горазда пиявкой вонючей, трусливым…