Раздался стук в дверь.

— Занавес поднимается, мисс Лестер.

— Спасибо, Джонни.

Она поднялась по лесенке к боковой кулисе. Реквизитор передал ей в руки собачий поводок и библиотечную книжку, и она в шелку декорации увидела зал, розовое море неразличимых лиц в свете прожекторов.

Отец подошел к ней и поцеловал в щеку.

— Удачи тебе, малышка.

— И тебе тоже, папа.

— Энн, слава богу, я поймал тебя. — Рядом с ним возник Эдмунд, его круглое лицо блестело от пота. — Там пришла Смизи и настоятельно просила, чтобы я передал тебе это.

С легким восклицанием Энн взяла пакетик, но ее руки, так тряслись, что она не смогла его развернуть, а просто разорвала бумагу, в которой оказалась маленькая белая коробочка.

Открыв крышечку, Энн увидела золотую подвеску — «на счастье». Это была пишущая машинка, размером с кусочек сахара, но точная во всех деталях. Она взяла ее из коробочки и увидела под ней карточку: «Я нашел ее в магазине, и она напомнила мне о тебе. Надень ее на счастье».

Подписи не было, но Энн знала, что она от Пола, и глаза ее наполнились слезами.

— Осталась минута, мисс Лестер, — прозвучало за сценой. — Вы готовы?

Энн сунула счастливую подвеску в карман.

— Я готова, — ответила она и ступила на сцену.

Премьерная публика беспокойная. Она приходит, чтобы людей посмотреть и себя показать. Ее больше интересовала не пьеса, а то, что Лоренс Лэнгем после перерыва возвращается на сцену, да еще вместе с дочерью. Однако по мере того как разворачивалось действие, атмосфера в театре менялась. Пробудился интерес сначала слабый, потом сильнее, напряженнее и, наконец, дошедший до такого накала, что это почувствовали за кулисами.

Закончились первый и второй акты. В антракте Эдмунд вышел послушать, что говорят в публике, но ничего не узнал.

— Никто ничего не говорит, — пожаловался он. — Это может быть и плохим признаком, и очень хорошим.

Но Энн, углубившись в себя, ничего не слышала. Кульминация пьесы еще не наступила. Следовало сыграть ее с блеском. Она сосредоточенно одевалась для последнего выхода.

— Полегче, — шепнул ей отец. — Это твоя ударная сцена.

Начался третий акт: приезд в третьеразрядный пансион около Кинг-Кросс, открытие того, что Фрэнк тоже живет здесь, диалог с хозяйкой и долгий диагональный проход по сцене к выходу. Вот она прошла по холлу мимо него, дошла до двери, апатично остановилась, уронила чемодан и подняла голову. Зал качнулся вперед, как бы притянутый невидимой силой. Тишина была такая, что, казалось, слышно, как горят огни рампы.

— Фрэнк, — вскрикнула Мэри-Джейн и бросилась на авансцену. — Фрэнк!

Занавес упал. Энн бросилась в объятья отца.

— Послушай их, — прошептал Лори. — Ты только послушай!

Они вместе подошли к краю сцены, а занавес снова и снова поднимался и опускался. И с каждым разом аплодисменты становились все громче, пока в них не прорезался крик:

— Автора! Автора! — гремел театр.

Партер и ложи, амфитеатр и галерка — все требовали Пола. Энн схватила отца за руку, но слова, которые она собиралась произнести, замерли у нее на губах, когда от группы людей за кулисами отделилась высокая фигура и вышла на сцену. Лори махнул рукой Полу, чтобы он стал между ними.

— Вам придется говорить речь, — сказал он углом рта. — Иначе они никогда нас не отпустят.

Пол выступил вперед, худой и высокий. Перед ним был громадный зал. Энн не слышала, что он говорил — кровь стучала у нее в висках, сцена качалась под ногами. Она отчаянно молилась, чтобы закрылся наконец занавес. Все поплыло у нее перед глазами, и она начала медленно оседать на пол.

— Смотри! — крикнул Лори, и Пол, резко обернувшись, протянул руки, чтобы подхватить ее.

Энн пришла в себя на диване своей уборной. За дверью слышался шум голосов. У туалетного столика стоял Пол. Энн закрыла глаза и пожелала, чтобы он исчез, но когда она их снова открыла, он продолжал наблюдать за ней.

— Чувствуешь себя лучше?

— Да, спасибо.

Он подошел и сел рядом с ней.

— Я вернулся из Франции сегодня утром.

— Увидеть пьесу?

— Среди прочего. — Он откинулся назад, его бедро прижалось к ее ноге. — Успех огромный. Благодаря тебе.

— Я счастлива. Теперь тебе не надо волноваться из-за денег.

— Плевать я хотел на них! Меня волнует другое… Я так много должен тебе сказать, что не знаю, с чего начать.

— Пол, мне не нужно объяснений.

— Но ты должна выслушать. Ты ведь заставляла меня слушать себя, теперь моя очередь. Я люблю тебя, Энн. Это первое и самое главное.

— Как ты смеешь говорить мне это сейчас? — Она оттолкнула его. — Еще недавно я унижалась перед тобой, вымаливала твое внимание. — Голос ее зазвенел. — Я помню каждое твое слово, но среди них нет слова «любовь»! Я не хочу тебя видеть, Пол. Я привыкла обходиться без тебя, и ты не смеешь снова врываться в мою жизнь.

Энн не владела собой: сказалось чудовищное напряжение последних месяцев. Разрядка была ужасной. Она беспорядочно била по нему руками, но он схватил их и прижал к бокам.

— Перестань, Энн! Перестань, слышишь? У тебя есть все основания чувствовать себя обиженной, но ты должна меня выслушать. Ты не знаешь, что чувствовал я в тот день в кафе. Я отдал бы все на свете, если бы мог заключить тебя в объятия и сказать, как сильно люблю тебя.

— Почему же ты не сделал этого?

— По многим причинам. Главной из них было то, что я все свои деньги до последнего пенни вложил в постановку этой пьесы, и если бы она провалилась, я остался бы с протянутой рукой, как нищий. Таким я к тебе прийти не мог.

Энн изумленно уставилась на него.

— Ты думаешь, для меня важно, есть у тебя деньги или нет?

— Это было важно для меня. Ты молода, красива, весь мир у твоих ног. Никакой мужчина не имеет права брать в свои руки твою жизнь, если не может дать тебе все.

— У нас, кажется, разное представление о том, что такое это «все». — Она спустила ноги на пол и неуверенной походкой прошла к туалетному столику. Взяв ватку, она стала снимать грим. Их глаза встретились в зеркале, и он подошел ближе. Так близко, что она почувствовала его дыхание сзади на шее.

— Я люблю тебя, Энн.

— Но твоя гордость не позволила прийти ко мне с пустыми руками. Значит, если бы пьеса провалилась, ты позволил бы мне выйти замуж за Десмонда?

— Никогда! — Он схватил ее за плечи. — Никогда, говорю тебе! Почему, как ты думаешь, я вернулся? Потому что мне стало все равно, что у тебя успех, а у меня неудача. Я хотел увидеть тебя до начала спектакля, но нас задержал на проливе туман. Я попал в Лондон только к шести часам и не успел увидеться с тобой до премьеры. Поэтому я послал Смизи с подвеской. Я хотел, чтобы ты знала, что я здесь и жду тебя. Если бы я успел приехать раньше, как собирался, я отдал бы тебе это. — Он достал из кармана маленький черный футляр и, открыв его, достал бриллиантовое обручальное кольцо. — Оно твое, — внезапно севшим голосом проговорил он, если ты не захочешь его надеть, никакой другой женщине я предлагать его не буду.