Стирлинг со счастливым вздохом передал поводья своего коня конюшенному мальчишке и сполз с седла на твердую землю. При этом ему пришлось обеими руками схватиться за выступы седла, чтобы не плюхнуться на камни мешком. Из конюшни, вытянувшейся на добрых полсотни ярдов вдоль Via Quintana, доносилось ржание — сонные лошади встречали своих усталых с дороги приятелей. Один из конюших принес бадью с водой и ковш, которые он подал Арториусу; тот же протянул их сперва Моргане, потом Ганхумаре и Ковианне, и только потом напился сам. Следующий глоток достался Стирлингу, и глоток этот показался блаженством. Он передал ковш Медройту и молодому королю Стрэтклайда.

Отпустив седло, Стирлинг не упал, но ему пришлось строго окликнуть Анцелотисовы ноги, прежде чем они соизволили перевести его через двор. Арториус повел их в принципиум Кэрлойла, самую большую постройку крепости — длинный каменный прямоугольник, узкая сторона которого выходила на Via Quintana. Солдаты из охраны Арториуса, кавалеристы Гододдина и Стрэтклайда расходились по другим зданиям — предположительно казармам, не забыв перед этим позаботиться о своих лошадях.

Девочка лет двенадцати или тринадцати с темными кудряшками и темными, не по возрасту взрослыми глазами придерживала дверь, пропуская их внутрь. Что такого успела повидать она за свою жизнь? Одиннадцать уже одержанных Арториусом побед над захватчиками из разных стран. А сколько детей вроде этой девочки уже погибли за это время? Но уж конечно, меньше, чем погибнет еще, если не остановить Бренну МакИген.

Комната предстала его взгляду в багровых тонах: и сквозь пелену усталости, и благодаря дымному свету факелов, да и песчаник, из которого были сложены стены, имел красный оттенок. Помимо факелов помещение освещалось римскими масляными лампами — каменными и глиняными. В огромном, расположенном в центре залы очаге догорала груда углей. Мраморный квадрат очага размером никак не меньше четыре на четыре фута и глубиной дюймов двенадцать неожиданно напомнил Стирлингу детскую песочницу. Очаг явно строился в дополнение к центральному отоплению: нелишняя деталь в промозглые шотландские зимы. Небольшая армия женщин одновременно готовила на переливающихся багровыми отсветами углях самую разную еду. Дым уходил сквозь большое отверстие в потолке, напомнившее Стирлингу комплювий в римских атриумных виллах, только здесь оно было, конечно, меньше и накрывалось сверху от дождя и снега защитным колпаком. Столы и лавки окружали очаг со всех сторон, образуя не круг, а двенадцатиугольник. Усталые путники плюхались на ближние к огню лавки в надежде отогреться.

По залу бесшумными тенями скользили слуги в бесформенных суконных куртках и балахонах. Языки огня взмыли выше — кто-то подбросил в очаг дров. В зале стало светлее, и Стирлинг смог лучше разглядеть обстановку. Большая часть мебели была сколочена из грубых досок — в конце концов, и зала, и весь дом предназначались военным. Впрочем, у одной из стен стояли массивные деревянные кресла, украшенные довольно неплохой резьбой. Если это и был Камелот, по части эстетики он разочаровывал.

И все же витал в этой зале дух какого-то волшебства — словно Стирлинг оказался в музее, населенном духами, до которых не дошло, что они давным-давно умерли. Он потер глаза и постарался собраться с мыслями. В этой борьбе с эмоциями он как-то пропустил появление в зале еще одной женщины. Первым, услышав ее голос, очнулся Анцелотис. Тейни, племянницу Анцелотиса и королеву Рейгеда, нельзя было назвать красавицей, но взгляд ее зеленых глаз завораживал, и если с губ ее хоть раз сорвалось грубое слово значит Стирлинг ни хрена не понимал в людях.

— Арториус! — радостно вскричала она и махнула слуге, который поставил на стол большой кувшин. Жидкость сильно отдавала спиртным, но приятно освежила Стирлингу рот. — Мы уже начали бояться, что ты опоздаешь. Посланники саксов всего в паре часов езды — они будут здесь уже на рассвете. — Взгляд ее остановился на Анцелотисе, и она удивленно округлила глаза. — Анцелотис? Я рада видеть тебя, дядя, но что ты здесь делаешь?

Анцелотис поспешил сжать ее маленькие ручки своими мозолистыми кулачищами.

— Твой отец мертв, детка, — как можно мягче произнес он. — Убит пиктами на границе к северу от Кэр-Удея. Совет назначил корону мне до тех пор, пока Гуалкмай не достигнет совершеннолетия.

Тейни побледнела, но с губ ее не сорвалось ни звука, хотя пальцы ее непроизвольно стиснули его ладонь.

— Я буду скорбеть по нему, — прошептала она наконец едва слышно, — сильнее, чем ты думаешь.

Стирлинг понял ее — на этот раз озадаченным остался Анцелотис. Девочка отчаянно нуждалась в отцовской любви и ласке; тот же вместо этого едва не убил ее. А теперь она лишалась и надежды хоть когда-нибудь обрести то, чего ей так не хватало. Впрочем, стоило Анцелотису уловить Стирлингову догадку, как он обнял племянницу и крепко прижал ее дрожащие плечи к груди, пока она не успокоилась немного.

— Что случилось? — встревожился мужчина, в котором Анцелотис узнал мужа Тейни. Тот вошел в залу, на ходу застегивая перевязь с мечом. Мерхион Гуль был высок, ужасно худ и больше всего напоминал жилистое огородное пугало. Несмотря на поздний час — дело было далеко за полночь — и то, что плохие новости вряд ли могли обогнать их, настороженность в глазах Мерхиона говорила Стирлингу, что тот уже догадался о случившемся. Он шагнул к жене и нежно погладил ее по волосам. — Так в чем дело?

Анцелотис выложил ему двойную дозу страшных новостей. Мерхион Гуль помрачнел как туча и несколько раз с досадой ударил кулаком правой руки по ладони левой. Дождавшись конца рассказа, король Мерхион по очереди поздоровался с Морганой и молодым Клинохом, бормоча слова, которые приходится выдавливать из себя, зная, что ни этими словами, ни любыми другими не помочь ни боли, ни горечи утраты.

— Разумеется, мы почтим память Лота Льюддока и Думгуэйла Хена всеми положенными ритуалами, ибо время не позволило вам попрощаться с родными так, как хотелось бы.

— Вот именно, — кивнул Арториус. — Кстати, сама сложность и обстоятельность этих ритуалов подарят нам немного времени с саксами.

Прежде чем Мерхион успел ответить, в разговор вмешался еще один громовой голос, разом заглушивший всех остальных.

— Дьявол побери твою задницу, недоумок! Чтоб Гадес, Повелитель Тьмы, пожрал твою дурью башку и выплюнул душу наживкой на крючок Мененнену! А ну прочь с дороги!

За всю свою жизнь Стирлингу еще не доводилось встречать таких высоких людей, как тот мужчина, что вступил в залу. Даже Мерхион Гуль уступал ему в росте, а уж он и сам казался переростком в окружении нормальных кельтов. Огромный, мощного сложения мужчина двигался быстро и решительно — ни дать ни взять бык, ворвавшийся в стаю волков. От взгляда его пронзительно голубых глаз не укрывалось ничего, и стоило ему задержаться на Стирлинге, как тот мгновенно уверовал в то, что эти глаза видят и то, что обычному смертному заказано.

Кем бы ни был этот мужчина, он заплетал свои волосы серо-стального цвета в длинные косицы, напомнившие Стирлингу скорее викингов, нежели бриттов раннего средневековья. На вид ему было около пятидесяти лет, и одеяние его могло бы сойти за монашескую рясу, не имей оно такую же белоснежную окраску, как платье Ковианны, и похожий покрой. Он не носил никаких украшений, даже креста, и это окончательно убедило Стирлинга в том, что перед ним не христианский священник.