– Остановись! – закричал я, проталкиваясь вперед.

Агамемнон взглянул на меня, и его маленькие поросячьи глазки вдруг приняли беспокойное, едва ли не испуганное выражение.

– Этот человек служит мне, – проговорил я. – Я сам накажу его.

– Очень хорошо, – сказал Агамемнон, указывая кинжалом на железный меч у моего бедра. – Ты собственноручно лишишь его языка.

Я покачал головой:

– Слишком жестоко за несколько шуток.

– Ты противишься мне?

– Этот человек – сказитель, – заметил я. – Если ты лишишь его языка, то обречешь на гибель в голоде и рабстве.

На тяжелом лице Агамемнона медленно появилась злорадная улыбка.

– Сказитель, говоришь? – Он повернулся к Политосу, который висел на руках двух крепких стражников. – Итак, ты рассказываешь только то, что видишь и слышишь? Хорошо же, тогда ты больше не будешь видеть и слышать… Ничего! Никогда!

Когда я понял, что он намеревается сделать, судорога свела мои внутренности. Я потянулся к мечу, и тут же десять воинов с острыми копьями окружили меня… Бронза почти касалась моей кожи. На мое плечо легла чья-то рука. Я повернулся. На меня серьезно смотрел Менелай:

– Смирись, Орион. Старик должен быть наказан. Незачем рисковать своей жизнью ради слуги.

Взгляд Политоса умолял меня о помощи. Я шагнул к нему, но царапавшие кожу острия копий остановили меня.

– Моя жена сказала мне, что ты помог ей, когда мы брали дворец, – негромко шепнул Менелай. – Я твой должник, но не заставляй меня платить кровью.

– Тогда беги к Одиссею, – попросил я его. – Прошу тебя. Быть может, он сумеет смягчить великого царя.

Менелай только покачал головой:

– Все закончится прежде, чем я успею добраться до первого корабля итакийцев. Гляди.

Нестор сам извлек из костра дымившуюся ветвь. Агамемнон взял ее, стражники развели шире руки Политоса, один из них уперся коленом в его спину. Великий царь схватил старого сказителя за волосы и откинул назад его голову. Острия копий снова прокололи мою одежду.

– Ходи же по миру в темноте, подлый лжец.

Политос забился, испытывая ужасные муки; Агамемнон выжег сначала его левый глаз, а затем правый. Старик потерял сознание. С безумной улыбкой на толстых губах Агамемнон отбросил ветвь, извлек кинжал и отрезал уши сказителя.

Воины бросили на песок обмякшее тело Политоса.

Великий царь окинул всех суровым взглядом и громовым голосом проговорил:

– Таким будет правосудие для всякого, кто посмеет искажать правду! – И, повернувшись ко мне, ухмыльнулся: – Забирай своего слугу!

Окружавшие меня воины расступились, держа наготове копья, чтобы сразить меня, если я сделаю хотя бы шаг в сторону их царя.

Я посмотрел на окровавленного Политоса, а потом на Агамемнона.

– Я слышал, что напророчила тебе Кассандра, – сказал я. – Ей не верят, но она никогда не ошибается.

Полубезумная улыбка сошла с лица царя. Он яростно жег меня глазами. И на какой-то миг я даже подумал, что сейчас он прикажет стражам заколоть меня на месте. Вдруг из-за моей спины послышался голос Лукки:

– Мой господин Орион, с тобой все в порядке? Не нужна ли тебе помощь?

Царская стража повернулась, услышав его голос. Лукка привел весь свой отряд в полном вооружении и готовым к бою – тридцать пять хеттов со щитами и железными мечами.

– Помощь ему не потребуется, – отвечал Агамемнон. – Только вам придется унести раба, которого я наказал.

С этими словами царь повернулся и поспешил к своему жилищу. Воины его разом облегченно вздохнули и опустили копья.

Я понес к нашим шатрам изувеченное тело Политоса.

Остаток ночи мне пришлось ухаживать за сказителем. Боль, терзавшую его, я облегчал вином, но успокоить его душу мне было нечем. Я положил его в моем шатре. Политос рыдал и стонал. Лукка привел целителя – достойного седобородого старца – с двумя помощницами: они смазали бальзамом раны, кровоточившие на месте глаз и ушей Политоса.

– Даже богам не под силу возвратить ему зрение, – грустно сказал мне лекарь негромко, чтобы Политос не мог услышать. – Глаза его выжгли.

Я знал, как страдал сказитель, – так, как меня терзал огонь ненависти.

– Пусть будут прокляты эти боги, – прорычал я. – Будет ли он жить?

Если слова мои и удивили врачевателя, он ничем не выдал этого.

– У него сильное сердце. И если он переживет сегодняшнюю ночь, возможно, впереди у него еще долгие годы жизни.

Целитель размешал в вине какой-то порошок и заставил Политоса выпить. Тот сразу же погрузился в глубокий сон. Потом одна из помощниц приготовила чашу болтушки и показала мне, как намазывать ее на ткань, которой следовало покрывать глаза Политоса. Они молчали и изъяснялись со мною жестами, словно немые, и ни разу не посмели взглянуть мне в лицо. Целитель удивился тому, что я захотел ухаживать за человеком, которого он считал моим рабом, однако благоразумно промолчал.

Я просидел возле ослепленного сказителя до рассвета, меняя через каждые полчаса компрессы и не позволяя ему притрагиваться к ожогам. Политос спал, но и во сне дергался и стонал. Заря уже окрасила облака в нежно-розовый цвет, когда дыхание Политоса вдруг участилось, и он потянулся к тряпке, прикрывавшей его лицо. Я оказался проворнее и остановил руки сказителя прежде, чем он успел причинить себе боль.

– Мой господин Орион? – хрипло спросил он.

– Да, это я, – отвечал я. – Вытяни руки вдоль туловища и не прикасайся к глазам.

– Выходит, это и правда случилось… а не привиделось мне во сне?

Я приподнял его голову и дал глоток вина.

– Да, – подтвердил я. – Ты слеп.

Стон, который сорвался с губ старика, заставил бы зарыдать мраморную статую.

– Агамемнон… – сказал он после долгого молчания. – Могучий царь отомстил старому сказителю, словно это может повлиять на нравственность его жены.

– Попытайся уснуть, – посоветовал я. – Тебе необходимо набраться сил.

Политос покачал головой, тряпка соскользнула, открывая два свежих ожога на месте глаз. Я решил сменить повязку, заметив, что она подсохла, и смазал ткань болтушкой.

– Теперь, Орион, ты можешь просто перерезать мне горло. Более я не могу быть тебе полезен… Ни тебе, ни кому-нибудь другому.

– Здесь пролито уже достаточно крови, – устало сказал я.

– Теперь я бесполезен, – упрямо повторил он, пока я обрабатывал его раны. Потом я вновь приподнял его голову и дал выпить вина.