Я решила таранить его голым телом, и пошла напролом. Но он, не двигаясь с места, подвывая, на одной ноте пропел:

— В мою хибару тесную, вошло виденье яркое,

Аж сразу разудалилось над миром солнце жаркое.

Меня пот прошиб, но я решила не сдаваться. И тоже на одной ноте пропела:

— Было настроение, словно панихида,

Я не привидение, я кариатида.

Поэт икнул. Сазон храпел, и не спешил прийти мне на помощь. В воздухе витал сильный коньячный дух. Видимо, поэт допил коньяк, и теперь, с таким подогревом, протянет до утра со своими серенадами. Он зашептал:

— В моей душе всклокоченной, ты заняла все место,

Хоть я и не жених тебе, а ты мне не невеста.

Я, используя преимущество роста, через его голову толкнула дверь в комнату. При этом, его ясные глаза оказались на уровне моей плохо прикрытой груди. Он опять начал беззвучно открывать и закрывать рот.

— Говорите громче, плохо слышно.

Он повозился еще немного со своим речевым аппаратом, и создал свой первый шедевр:

— Богиня, бля!

К счастью, на двери изнутри оказался шпингалет. Я прыгнула в убежище, и изо всех сил затянула тугое устройство, которым, судя по всему, ни разу не пользовались. Но поэт не унимался. Он тихо подвывал с другой стороны двери. Я заснула под сокрушительный храп Сазона, и жаркий шепот поэта.

* * *

Утро началось с кошмара. Теперь я знаю, что такое дедовщина. Это когда часы показывают начало шестого утра, а стены содрогаются от воплей деда:

— Внимание, рота! Откинули одеяла на спинки коечек! Форма одежды на физзарядку — трусы, ботинки! Рота подъе-ом!

Подумав, что я не рота, я перевернулась на другой бок, и решила поспать еще полчасика. Но тут поднялся такой грохот, что я подлетела с кровати, быстро оделась и выскочила, решив спасаться бегством. Впечатление было такое, будто в дом врезался самолет, отскочил, и врезался опять. Я залетела к деду в комнату. Там, среди скромно побеленных стен, вторым предметом мебели, кроме драного диванчика, был огромный многофункциональный тренажер — мечта всех наших редакционных дамочек. Одним из наворотов тренажера была штанга. Сазон, в трусах и ботинках, лежал под штангой и тягал ее туда-сюда. Причем, вверх-то он ее отжимал, а вниз почему-то бросал. То ли уже сил не хватало, то ли упражнение предполагало. Штанга падала с оглушительным грохотом, от которого дрожали хлипкие панельные стены. Напротив Сазона сидел поэт и считал:

— Раз, бля, два, бля, три, бля! Спорт могила, физкультура сила! Шесть, бля!

Увидев меня, Сазон снова бросил штангу, и хвастливо крикнул поэту, ткнув в мою сторону скрюченным пальцем:

— Вот и наша Элка! Она от Глеба! Книжки пишет! А это Елизар — друган мой! Он… тоже книжки пишет!

Сазон замер, сам удивившись такому совпадению, а Елизар тоскливо уставился на меня синими глазами. Я пошла варить кофе, но Сазон, обскакав меня в коридоре, прибыл к печке быстрее. Схватив жезву размером с трехлитровую банку, он крикнул, что кофе, которое варит баба — «жуткое говно». Следом за нами грустно приплелся Елизар с какой-то книжонкой в руках. Вид у него был потерянный и смущенный. Я не поняла, что смутило его больше: то, что я от Глеба, или то, что тоже книжки пишу.

Кроме кофе, Сазон на завтрак вытащил из холодильника огромную копченую курицу. Я в ужасе замотала отрицательно головой — такого пиршества с утра я не вынесу. Дед надулся и обиженно сообщил Елизару:

— Курица у деда аппетитнее, чем у внука баба.

— Ты не гурман, бля!

— Да, почему болван я? Еды и бабы должно быть много!

Пока они философствовали, я с трудом отыскала среди посуды единственную нормальную, а не пол-литровую, чашку, и налила себе кофе.

— И что у вас за бизнес? — задала я мучивший меня вопрос, прокричав его в сложенные рупором ладони.

— Ась? — дед впервые прикинулся глухим, и я поняла, что вопрос некорректный. Елизар, мечтательно глотнув кофе, протянул мне тонкую книжечку:

— Я вам дарю!

«О былом», сборник стихов, Е.Мальцев" — прочитала я на обложке, и поинтересовалась кто дерзнул это издать, перевернув титульный лист. Издательство называлось «Муза» и я искренне позавидовала Мальцеву, который живет в таком райском местечке, где козы едят даже бычки, а местные издательства лопают, не подавившись, его стихи. Я два года пытаюсь пристроить вполне приличный детектив, но меня отфутболили уже в трех местах, обозвав мое детище «сырым». А тут — немного рифмы, немного пафоса, много детской непосредственности, и — пирожок готов.

— Отдай это мне, Мальцев, — загоготал дед, — у меня в сортире бумага кончилась!

Мальцев, не обидевшись, молча и грустно присоединился к расправе над курицей. Выпив кофе, я встала и откланялась:

— Я по делам!

— Я подвезу! — подскочил Мальцев.

— Я на машине.

— Бля, и я на машине, — удивился Мальцев.

Дед переводил взгляд с меня на Мальцева, с Мальцева на меня, и было видно, что он не слышит ни слова.

— Счас! — подпрыгнул он, и, отбросив куриную ногу, умчался в комнату. Прибежал он с огромной связкой ключей.

— На, доча! Приходи когда захочешь! Только ездий осторожней, а то водишь ты как дурында! Вчера мою тачку чуть не припечатала. Я видел!

Значит, Сазон еще и при машине. И тот Москвич, рядом с которым я втискивала ржавые бока своего «запора», принадлежит ему. Тренажер, микроволновка, супертелевизор, машина и мобильник — хорошая экипировка для брошенного деда. Или Бизя мне чего-то не сказал, или за время его отсутствия что-то сильно изменилось.

— Дайте номер мобильного, я позвоню! — крикнула я деду.

— Правильно, — хлопнул дед Мальцева по плечу, — на хер дебильного, он воспевает все, что шевелится, а его потом печатают, бумагу переводят.

— Да мобильный, бля, ей нужен! — объяснил Мальцев ему в ухо.

— На! — протянул мне Сазон телефон.

— Номер! — заорали мы в один голос с поэтом, но перебрали с децибелами и получилось невнятно.

— Да кто помер-то? — перепугался дед.

Я прокляла свою инициативу, и сделала попытку сбежать, выскочив в коридор. Деды выпрыгнули следом. Мальцев что-то крикнул Сазону, и дед снова стал совать мне в руку мобильный:

— На, доча, у тебя же нет такого! Ты вон какая задрипанная. Я все равно себе новый буду брать. Этот — говно устаревшее, счас такие с цветным экранчиком есть и с фотоаппаратом внутри!

Я почувствовала, что схожу с ума. Я собиралась материально помочь деду, оставив ему большую часть денег, которые сунул мне Глеб, а деду надоела модель телефона, которая тянет долларов на двести. Брать телефон было неудобно, но объяснить почему — невозможно. Я сунула его в сумку. Пришла старьевщицей, и уйду старьевщицей.