Празднество было намечено на вечер, а днем Острецову предстояла встреча с агентом-афганцем, который за плату поставлял информацию о мятежных отрядах, нападавших на грузовые колонны. Свидание было назначено в полдень, в стороне от трассы, на перекрестке проселочных дорог, где приютился одинокий дукан, окруженный фруктовым садом. Туда, в этот бедный магазинчик, должен был явиться агент. И туда же, переодетый в афганское облачение, в сопровождение прапорщика направлялся Острецов, делая все, чтобы остаться невидимым для случайных глаз.

Информация, которую хотел добыть командир разведбата, касалась недавнего дерзкого нападения, когда группа повстанцев ночью подобралась к сторожевому посту и без единого выстрела, пробивая шомполами ушные перепонки спящих солдат, уничтожила незадачливый пост. Встреча с агентом не могла продолжаться более двух часов. И Острецов, облачаясь в восточное долгополое одеяние, примеряя перед зеркалом черную шиитскую чалму, думал, что, вернувшись, успеет попариться в бане, хорошенько побриться и предстать перед друзьями радостным и благодушным именинником.

Прапорщик, отрастивший в целях маскировки рыжую подковообразную бороду, ждал его в кабине трофейного грузовичка с жестяным измызганным кузовом. Перед лобовым стеклом висели раскрашенные безделушки, напоминавшие амулеты или елочные игрушки.

— Едем на Лайдак к дукану. Там встреча с Али. Сойду за километр до развилки, — произнес Острецов, запрыгивая в кузов, запахивая полу, под которой надежно прятался короткоствольный автомат для ближнего боя. — Если увидишь наблюдателя, не тормози, проезжай мимо.

— Не в первый раз, товарищ капитан.

Острецов усмехнулся, подумав, что свой день рождения встречает в азиатской хламиде, с намотанной на голову черной тряпкой.

Катили по бетонке среди бесцветных от жара холмов. Казалось, вершины стекленеют, трепещут, и с них стекает расплавленный камень. Свернули с бетона на проселок в бархатно-белой пыли, которая поднималась за грузовиком, как белый дым. Издали должно было казаться, что по дороге едет горящая машина. Наблюдатель противника, если он находился в холмах, мог видеть этот дымный шлейф, и его бинокль всматривался в рыжую бороду водителя и в чалму сидящего в кузове Острецова. Приближался перекресток, и прапорщик притормозил, позволяя Острецову выпрыгнуть на землю. Тот стоял, закрыв глаза, ожидая, когда отлетит в сторону удушающее облако пыли.

На зубах похрустывало, чувяки наполнились бархатной пудрой, и он пошел по проселку, стараясь подражать походке туземцев, вытягивая вперед шею, наклоняя тело, перекатываясь с пятки на носок. Не достигая перекрестка, свернул в холмы. Прячась в безлюдных складках, увидел с вершины, как сходятся вместе две мучнистые дороги. На обочине у перекрестка приютился глинобитный неопрятный домик с проемом в стене, где пестрели баночки с освежающими напитками «си-си», контрабандные сигареты и коробки с дешевой бижутерией, на которую были падки женщины бедных кишлаков. За дуканом рос чахлый, изнывавший на солнце сад, виднелась груда земли от вырытого колодца, соединявшего с поверхностью длинный подземный арык. Острецов прилег на вершину и стал наблюдать окрестность, ожидая, когда появится связник.

Перед ним на склоне зеленела пустая жестяная баночка из-под «си-си». Это насторожило его. Кто-то прежде него лежал на этой вершине и, быть может, наблюдал за дуканом. Огляделся — окрестные холмы были пепельно-серые, безжизненные, и если кто-то находился до него на этом холме, то он сгорел, испарился, превратился в бесцветный пепел.

Острецов лежал, чувствуя, как нагревается его кровь, как начинают слезиться глаза от ровного слепящего света.

На дороге запылило. Поднимая высокий хвост пыли, похожий на комету, катил автобус. Разболтанный, шаткий, плотно набитый пассажирами, с притороченными на крыше тюками. Прокатил, не останавливаясь, мимо дукана. Острецов заметил сквозь пыльные окна бородачей в чалмах и круглые, покрытые паранджой женские головы. Звук мотора стих, пыль отлетела — и опять был жар; холм круглился под ним, как огромная печь, в которой горел огонь.

На дороге затрещало, и, наматывая на колеса клубок пыли, выбивая вверх косматый шлейф, появилась повозка с сидящим за рулем возницей и двумя женщинами в паранджах. Они притулились за его спиной. Повозка протрещала, не останавливаясь, и исчезла на белом проселке.

Опять было пусто, тихо, и Острецов, прижимаясь к земле, чувствовал, как солнце приблизилось к его затылку, жгло. Частички крови закипали, и в глазах закрутились два фиолетовых круга.

Из-за соседнего холма поднялось прозрачное облачко пыли. Показались овцы, маленькое пыльное стадо, изнывавшее от жажды. Стадо гнал пастушок, голоногий мальчик в яркой зеленой шапочке и длинной, не по росту, хламиде. Подгонял овец палкой, что-то неразборчиво, по-птичьи, чирикал. Подогнал овец к дукану, направил их в чахлый сад, и овцы ушли под деревья, где была зыбкая тень, и пахло водой из вырытого колодца.

Острецов оглядывался. Все было спокойно. Баночка «си-си» перестала внушать тревогу; и овцы среди деревьев, и пастушок в зеленой шапочке — все было безмятежно.

Показался солнечный клубочек пыли. На дороге возник ишачок, на котором восседал закутанный в накидку наездник в рыхлой черной чалме. Его черная борода была не видна, ибо он прикрывал лицо накидкой, заслоняясь от пыли, но Острецов узнал агента Али — его плотное с округлыми плечами тело, зеленоватую накидку и рыжего ишачка с нарядной ковровой попонкой. Ноги Али были вытянуты вперед, виднелись его чувяки с загнутыми вверх носками.

Наездник подъехал к дукану, соскочил с ослика, стал привязывать его к сухому безлистому дереву, и было видно, как ослик кивает головой, прижимает уши, тянет ноздрю туда, где в саду высилась земля от колодца.

Али отряхнул с себя пыль, поправил чалму и накидку и пошел к открытой двери дукана, где его никто не встречал, но было видно, что внутри кто-то находится. Перешагивая порог, нагнул в приветствии голову и приложил к груди ладонь, как если бы кто-то невидимый отвечал ему на приветствие. Этот кто-то был дуканщик, смуглолицый и сонный. Он целыми днями сидел в прохладной глубине дукана, пил чай и подходил к прилавку лишь тогда, когда перед дуканом останавливался грузовик или автобус. Тогда он клал перед бедняками пачку сигарет или жестяную баночку с напитком.

Острецов видел, как склоняется в поклоне голова Али в черной чалме, как он переступает порог, исчезая в глубине дукана, и его нога в чувяке на мгновение задержалась в воздухе.

Острецов еще ждал некоторое время, прислушиваясь. Жар был нестерпим. Казалось, нагретая солнцем черная чалма была сделана из раскаленного железа, а дыхание, исходившее из пересохшего рта, напоминало прозрачный огонь. Он почувствовал слабость, мгновенный обморок. Преодолевая его, стал подниматься, расправляя накидку, пряча под ней автомат и намявший бедро десантный нож. Начал спускаться по склону, перешагивая пустую зеленую баночку. Испытал мгновенную панику, дурное предчувствие. Подумал, что нужно повернуть назад, исчезнуть в холмах, выйти к проселку в условленном месте, где его подберет грузовичок с прапорщиком. Прогнал наваждение и, шурша по сухому склону, стал спускаться к дукану.