По мере приближения зрение его обострялось, он различал трещину в деревянной стене дукана, зеленую в переливах муху, севшую на ослиный бок, висевший над дверью бронзовый колокольчик, звеневший, когда дверь открывалась. Сейчас дверь была настежь открыта, и темный прохладный проем манил к себе, побуждая покинуть солнечное бесцветное пекло.

Острецов вошел, ожидая увидеть Али и дуканщика, приготовил для них любезное «салам» и душевный поклон, но дукан был пуст. Стояла замызганная скамеечка перед узорным столиком, на котором белел фарфоровый чайник и стояли две белые чашечки. Пестрела полосатая, спускавшаяся с потолка занавеска, за которой была тесная каморка. Обычно в ней проходили переговоры, и теперь там, по-видимому, укрылись Али и дуканщик. В глубине дукана была вторая дверь, открытая настежь, с ослепительным прямоугольником света, в котором виднелся сад, сонные овцы, прилегший под деревом пастушок.

— Салам, — бодрым и звонким голосом произнес Острецов, давая знать о себе, о своем добром расположении духа, о готовности повидаться с добрыми друзьями.

Не увидел, а почувствовал, услышал, узрел затылком, как сзади и сверху, отделяясь от потолка, рушится на него шумный вихрь, плотная волна воздуха. Качнулся в сторону, скосил глаза. Будто из неба, растворив руки, распахнув широкие полы накидки, похожие на волнистые крылья, падал на него человек. Промахнулся в прыжке, хрустнул тяжелым телом об пол, и Острецов, молниеносно откликаясь на этот шум и хруст, бессознательно, как учили его в спецшколе, нанес в затылок упавшего человека рубящий удар ладонью. Почувствовал, как сместились на коричневой шее позвонки, и человек обмяк на полу, бородатым лицом вниз.

Острецов собирался отскочить к выходу, но, обрушивая занавеску, выпутываясь из нее, навстречу ринулся Али. Его обычно тихое, смущенное, смиренное лицо было яростным — оскаленные в бороде белые зубы, красный в крике язык, сверкающие под черными бровями глаза, протянутые вперед руки, в которых дергались и дрожали начинавшие стрелять пистолеты. Острецов видел два пышных цветка пламени с пустыми черными сердцевинами, чувствовал, как близко у щеки проносятся пули, обжигая раскаленным воздухом. Метнулся к Али ногами вперед, лицом вверх, ударяя стрелявшего по щиколоткам. Видел, как начинает падать на него споткнувшееся тело Али. И пока тот падал, накрывая его накидкой, руки Острецова нащупали, захватили цевье короткоствольного автомата. Не сдергивая ремень с плеча, от живота, стал стрелять в навалившегося Али. Слышал, как очередь глухо проникает тому в желудок, пули вырезают липкую дыру, и Али, продолжая кричать, переходил от свирепого рыка на протяжный воющий стон.

Острецов сваливал с себя горячее тело, затравленно озирался. Увидел — от дороги к дверям дукана скачками приближается человек с непокрытой головой, темной бородкой, раскачивая на бегу автоматом. Острецов отпрянул от входа и метнулся к противоположному, полному голубого света, проему. Вылетел в жар, в свет, в чересполосицу теней. Овцы повернули в его сторону изумленные горбоносые головы. Пастушок вскочил — худая открытая шея, хрупкое тело, смуглое лицо, на котором блестят круглые детские глаза. И из глубины сада, попадая в полосы света и тени, стал подбегать стрелок в шароварах, в расстегнутой безрукавке, с голыми по локоть руками, в которых блестел автомат. Он, играя жилами, поднимал автомат, выпуская очередь, ведя ей сверху вниз, нащупывая бегущего Острецова. Тот, оборачиваясь, наугад, огрызнулся огнем, попадая пулей в круглое детское лицо, видя, как откидывается на тонкой шее легкая голова, и овцы, сбиваясь в пыльный ком, все разом шарахнулись в сторону.

Отовсюду — из-за деревьев, из-за стен дукана — бежали люди, и Острецов, понимая, что погиб, что ему не уйти из засады, собирался присесть на землю, приставить к подбородку дуло с пламегасителем и разрядить себе в голову остаток магазина. Приседая, он увидел рядом спекшуюся, извлеченную из глубины земляную груду, овальную, уходящую под корни деревьев щель. Задержал палец на спусковом крючке и в змеином повороте, винтообразном броске кинулся к колодцу и ввинтился в его узкий прогал. Упал на дно, расшибая головой мелкую холодную воду. Перевернулся, встал на четвереньки.

Он стоял на четвереньках в блестящем пятне света, в котором лилась вода. В обе стороны уходила темная рытвина подземного канала, и в этой темной пещере в отдалении блестели столбы света, падающего из соседних колодцев. Острецов слышал свое громкое сиплое дыханье, искал автомат, шаря по скользкому водяному руслу. Автомата не было. Он мог выронить его в своем винтообразном прыжке, или оружие отлетело при падении, и надо было ползать в текущем арыке, нащупывая его. Он стал ползти и щупать плотное скользкое дно арыка, отыскивая автомат. Понимал, что попал в засаду, куда заманил его вероломный Али. И если он попадет в руки врагам, то его ожидает не просто смерть, а длительные мучения, страшные пытки, после которых его отсеченную голову подбросят к воротам гарнизона, а тело швырнут в холмы, где оно, непогребенное, станет добычей горных лисиц и стервятников.

Он хлюпал в воде, отползая от колодца, сквозь который падал прозрачный голубоватый свет, ударяясь о воду серебряным блеском. Услышал удар — и взрыв, тугой пламенный воздух накрыл его, и по бедру и плечу в нескольких местах больно резануло. Граната взорвалась у него за спиной, посекла осколками, наполнила пещеру жарким зловонием.

Острецов упал в воду, думая накрыться и защититься водой, но поток был мелок, и он, извиваясь, бурля, пополз, как скользкая рыба. Чувствовал, как жжет плечо и ногу, понимая, что осколки порезали мягкую ткань, пощадив сухожилья и кости. Отполз от светящейся опасной дыры, сквозь которую могли ухнуть другие гранаты. Прислушался, чувствуя, как на поверхности притаилась смертельная опасность, не отпускает его, выслеживает, ищет способ его уничтожить.

Острецов вдруг вспомнил, что у него день рождения. Что собирался праздновать этот самый важный для него праздник, знаменующий его появление в мире, которым был обязан не только отцу и матери, но и невидимой, безымянной и управляющей миром силе. Ей было угодно вызвать его в эту жизнь. И теперь та же благая и всемогущая сила отзывает его обратно, отнимает у него жизнь — и именно в день его праздника. Эта мысль породила беспомощную тоску и непонимание той страшной роковой математики, с которой был отмерен срок его жизни. Стоя на четвереньках, он собирался обратиться к повелителю его судьбы, умоляя отменить его роковое решение. Услышал за спиной, как сверху в жерло колодца что-то пролилось, хлюпая и ударяя о воду. Почувствовал острый запах бензина. Оглянулся, чтобы понять источник этого запаха. Увидел, как сверху, в столбе голубоватого света, прянула вниз дымная полоса с красной головкой. Ударилась о воду, и в месте удара полыхнуло красное пламя. Ринулось вниз по течению, достигая Острецова, обжигая его зловонным светом, перекатываясь через него огненной гривой. Он метался в огне, чувствуя, как горит и жжет пропитанная бензином одежда, как горящая вода языками омывает его, и по ней, горящая, черная, среди огня уплывала чалма.

Он вскочил, срывал с себя пылающее тряпье, соскабливал с волос и лица липкие язычки. Стоял, как факел, испытывая ужас и боль.

Содранное тряпье уплыло вслед за чалмой, огонь утих, удаляясь красными струйками. Иссеченный осколками, голый по пояс, он стоял в подземном арыке, среди удаленных, падающих по обе стороны столбов света.