Д-р Ботвинк опять снял очки. На этот раз он сложил их и, держа в руке, свирепо размахивал ими, словно желал подчеркнуть наиболее важные положения своей речи.

— Почему же я утверждаю, что это английское преступление? — спросил он. — Потому что такой мотив преступления возможен только в Англии. Потому что оно стало возможным из-за политического фактора, присущего только Англии. — Он смущенно остановился. — Может быть, мне следовало бы сказать «Британии», — заметил он. — Прошу прощения. Я не хочу никого уязвить. Я привык говорить «Англия» и, с вашего разрешения, буду это делать и впредь. Короче говоря, это преступление — по основаниям, которые сейчас станут очевидными, я пользуюсь единственным, а не множественным числом, — это преступление могло быть совершено только потому, что Англия, единственная из всех цивилизованных стран, по своей конституции сохраняет наследственную законодательную палату. И мотивом преступления послужило желание добыть место в этой палате для одного лица путем устранения двух других лиц, которые стояли между ним и правом занимать это место.

— В жизни своей не слышал такого вздора! — Сэр Джулиус, побледнев от гнева, двинулся к д-ру Ботвинку. Потрясая кулаком перед самым носом историка, он прошипел: — Вы смеете намекать, сэр, что я… Вы смеете намекать… — Конец фразы потонул в нечленораздельных гневных выкриках.

Д-р Ботвинк в буквальном и переносном смысле слова не пошевельнулся. Он не отступил ни на шаг и продолжал свою речь, не обратив ни малейшего внимания на помеху.

— До сих пор, — продолжал он в той же дидактической манере, — до сих пор мы рассматривали то, что на первый взгляд могло показаться простым случаем династического убийства. Но дело несколько сложнее, иначе я не вправе был бы характеризовать это убийство как английское. Уничтожение правящей семьи в интересах младшей ветви имело место у всех народов и во все времена. Чтобы увидеть данный инцидент в правильном свете, следует еще раз вернуться к рассмотрению биографии Уильяма Питта и событий, происшедших в 1789 году.

В этот момент лекция опять была прервана, на сей раз Камиллой. Она начинала чувствовать неприязнь к Уильяму Питту и при новом упоминании его имени громко застонала. Но д-р Ботвинк безжалостно продолжал:

— То был год больших потрясений и для этой страны, и для всей Европы, но, как ни интересны они сами по себе, они не имеют значения для нашего расследования, потому что и здесь, и за границей они были вызваны главным образом такими экономическими и политическими факторами, которые сейчас уже не существуют. Как я позволил себе подчеркнуть сержанту Роджерсу сегодня утром, в тот год — и это важно для нас — могло произойти событие, которое как раз и не произошло. Оттого оно и было забыто всеми, за исключением историков, которым, к несчастью, не дозволяется оказывать влияние на текущую английскую политику. Событие, которое я имею в виду — а в течение нескольких дней оно казалось неминуемым, — не что иное, как смерть — и как раз при особом стечении обстоятельств — второго графа Чатем. У него не было сыновей. Его наследником являлся не кто иной, как его брат, Уильям Питт, тогдашний премьер-министр и министр финансов. Можно только гадать о том, что могло бы произойти, но одно мы знаем точно: правление этого великого человека всецело зависело от его личного влияния в том месте, которое вы до сих пор почему-то именуете нижней палатой парламента. Если бы Питта, по вашему собственному яркому выражению, подтолкнули наверх, следствием этого явился бы сильнейший политический кризис. Вероятно, не будет преувеличением сказать, что не только карьера этого великого государственного деятеля, но и вся история Европы зависела от жизни и смерти совершенно незначительного аристократа. Сэр Джулиус, — он круто повернулся к министру финансов, который все еще негодовал в двух шагах от него, — эта параллель вам что-нибудь говорит?

Сэр Джулиус молча во все глаза смотрел на оратора. Гневное выражение его лица сменилось выражением невольного восторга. Он медленно и выразительно кивнул.

— Ваше положение даже более уязвимо, чем положение вашего прославленного предшественника, поскольку по конституции премьер-министр имеет право заседать в палате лордов, министр же финансов, напротив того, не имеет. Если вам суждено когда-либо унаследовать пэрство вашего рода, вы сможете служить своей родине на разных достойных постах, но никогда не сможете сохранить свой нынешний пост. За последние сутки вы, вероятно, много размышляли над этим фактом, не правда ли?

Сэр Джулиус снова кивнул.

— Почему же, — продолжал историк тоном легкого упрека, — почему вы не подумали о том, кто будет вашим естественным преемником, если бы благодаря тому, что лорд Розбери назвал «мрачным юмором нашей конституции», вы были бы вынуждены оставить ваш пост? Я не знаток современной политики, но уверен, что здесь, в этом доме, слышал это имя по меньшей мере раз десять. Или же миссис Карстерс ошибалась в оценке перспектив своего мужа?

— Она была совершенно права, — хрипло сказал сэр Джулиус. — Он мой естественный преемник.

— Вот именно. — Д-р Ботвинк выразительно воздел руки. — В этом суть дела. Нужно ли продолжать? Это было бы оскорбительно для людей столь умных.

— Пожалуй, я должен перед вами извиниться, — не без усилия выговорил сэр Джулиус.

— Отнюдь нет, сэр Джулиус. Скромность, вам присущая, несомненно, затуманила ясность вашей мысли и помешала понять, что преступление с самого начала было направлено против вас.

Давно уже сэра Джулиуса не хвалили за это качество, и он вспыхнул от удовольствия.

— В заключение, — продолжал д-р Ботвинк, — я думаю, что уместно будет выразить мое сочувствие сержанту Роджерсу. Его прямая обязанность, как он не раз подчеркивал, состоит в том, чтоб охранять сэра Джулиуса. Он выполнял ее, безусловно, ревностно и успешно. Но существовала одна опасность, от которой он был бессилен защитить своего подопечного, — опасность нежелательного продвижения в палату лордов. Сэр Джулиус обязан своим избавлением от этого не Скотланд-Ярду, а тому счастливому обстоятельству, что неведомо для всех нас существовал малолетний лорд Уорбек, по случаю рождения которого мне хочется выразить достопочтенной миссис Уорбек мои запоздалые, но искренние поздравления.

Лекция окончилась. Д-р Ботвинк сошел с воображаемой кафедры, спрятал очки и опять стал простым человеком. Но один из его слушателей все-таки не чувствовал себя удовлетворенным.

— Доктор Ботвинк, — сказал Роджерс. — Правильно ли я понял ваш намек, что мистера Роберта Уорбека убила миссис Карстерс?

— Я протестую против слова «намек», сержант. Я утверждаю, что она его убила.

— И лорда Уорбека?

— Разумеется. То есть я почти не сомневаюсь, что именно она сообщила ему о смерти сына с намерением ускорить его собственную. Вряд ли для ее целей было необходимо приближать конец умирающего человека, но, очевидно, ей не терпелось.

— Тогда скажите мне, — с трудом произнес Роджерс, — кто же, по-вашему, убил миссис Карстерс?

— Но я ведь уже ответил на этот вопрос. Разве я не сказал с самого начала, что во всех трех преступлениях виновно одно и то же лицо? Ясно, что миссис Карстерс покончила самоубийством.