На следующий день я проснулся со страшной болью в ухе. Позвонил Маре и попросил ее встретить меня возле приемной врача. Врач этот был один из друзей Мод, найденных для нее самим дьяволом. Однажды он едва не убил нашу дочь своими средневековыми пыточными инструментами. Теперь пришла моя очередь. Мара осталась ждать меня на скамейке у входа в парк.

Доктор явно обрадовался моему появлению. Затащив меня в псевдолитературную дискуссию, он принялся кипятить инструментарий. Потом проверил какую-то, действующую с помощью электричества стеклянную клетку, очень напоминавшую прозрачный телеграфный аппарат, но на самом деле оказавшуюся бесчеловечной убийственной дьявольской придумкой; он намеревался использовать ее против меня на прощание.

Так много докторов возилось с моим ухом, что к тому времени я вполне мог считаться ветераном. С каждым новым приступом омертвление кости все ближе и ближе подбиралось к моему мозгу. В конечном счете оно добралось бы туда, мастоид превратился бы в разъяренного мустанга, зазвучал бы концерт серебряных пил и серебряных молоточков, и как-нибудь я приплелся бы домой с головой, свернутой набок, как у парализованного скрипача.

– Вы этим ухом больше ничего не слышите, конечно? – спросил доктор, без всякого предупреждения вонзив раскаленную проволоку в самую сердцевину моего черепа.

– Нет, почему же, – ответил я, чуть не падая с кресла от боли.

– Сейчас будет немножко больно, – сказал он, орудуя своим дьявольским крючком.

И так это продолжалось – каждая операция была мучительнее предыдущей, – пока я, вне себя от боли, не понял, что вот-вот выпущу ему кишки. А оставалась еще электрическая клетка: она должна была прочистить каналы, выпустить весь до последней капли гной и вытолкнуть меня на улицу, как полудикую лошадку из загона.

– Противная процедура, – сказал доктор, закурив сигарету, чтобы я мог передохнуть, – не хотел бы я испытать ее на себе. Но надо продолжить. Боюсь, что все равно без операции не обойдемся.

Я уселся поудобнее и приготовился к промыванию. Он вставил трубку и повернул переключатель. Ощущение было такое, будто он промывал мой мозг раствором синильной кислоты. Гной вытекал из уха вместе с тонкой струйкой крови. Боль терзала меня.

– Неужели в самом деле так больно? – воскликнул врач, видя, как я побелел.

– Невмоготу, – сказал я. – Если вы сейчас не перестанете, я расколочу вдребезги всю эту вашу штуковину. Пусть меня всего перекосит, как раздутую лягушку.

Он выдернул трубку и вместе с ней все содержимое моих ушей, моего мозжечка, по крайней мере одну почку и весь костный мозг моего копчика.

– Отлично сделано, – проговорил я. – Когда мне снова прийти? Он немного подумал и решил, что лучше всего прийти завтра – надо будет взглянуть, как развивается процесс.

Мара пришла в ужас, увидев меня. Ей захотелось сразу же оттащить меня домой и взяться за мной ухаживать. Но я был настолько вывернут наизнанку, что мне не хотелось, чтобы кто-нибудь оставался рядом. Кое-как я попрощался с ней: «До завтра!»

Как пьяный я доплелся до дома и рухнул в кровать, в тяжелый, без сновидений, сон. Проснулся я на заре и в великолепном состоянии. Встал и отправился прогуляться по парку. Лебеди были полны жизни, они понятия не имели об отростках височной кости.

Когда боль отпускает, жизнь кажется великолепной, даже без денег, без друзей, без грандиозных замыслов. Всего лишь легко дышится, гуляешь себе без всяких там спазм и судорог. И лебеди красивы донельзя. И деревья тоже. И даже автомобили. Жизнь катит мимо на роликовых коньках. Земля полна чудес и раскапывает все новые и новые магнитные поля в пространстве. Взгляни, как наклоняется ветер к былинкам! И каждая былинка – чувствующая и говорящая, – все они отвечают ему. Если бы земля знала боль, мы ничего не могли бы с этим поделать. Но планеты не подвержены болям в ушах; у них иммунитет, хотя они и несут в себе бессчетные страдания и муки.

В виде исключения я появился на работе раньше всех. И героически трудился весь день без малейших признаков усталости. В назначенный час я встретил Мару. Она сидела все на той же парковой скамейке.

На этот раз доктор только заглянул мне в ухо, снял образовавшийся струпик, протер и снова заткнул тампон.

– Отлично смотрится, – пробормотал он. – Приходите через неделю.

Мы были в превосходном настроении, я и Мара. Обедали в придорожном ресторане, пили кьянти. Это был целительный вечер, весь, сверху донизу, созданный для прогулок влюбленных. Мы лежали в траве и смотрели на звезды.

– Ты думаешь, она на самом деле останется там на несколько недель? – спросила Мара.

Если бы так!

– Может быть, она вообще больше не вернется, – сказал я. – Может быть, она это и хотела мне сказать, когда попросила проехать с ней в поезде. Может, у нее нервы сдали в последнюю минуту.

Мара и не помышляла о такой жертве со стороны Мод. Наверное, она вообще не думала об этом. Просто на какое-то время мы могли быть счастливы, могли вообще забыть о существовании Мод.

– Я хочу, чтоб мы могли уехать отсюда вообще, – сказала Мара. – Перебрались бы куда-нибудь, совсем в другую страну, где никто бы нас не знал.

Да, это было бы отлично.

– В конце концов мы так, наверное, и сделаем, – сказал я. – Здесь нет ни единой души, о ком я мог бы пожалеть. Вся моя жизнь была бессмысленной, пока я не встретил тебя.

– Пошли покатаемся на лодке, – вдруг предложила Мара. Мы поднялись и неспешно отправились к лодочной пристани.

Поздно, все лодки были уже заперты. Мы побрели бесцельно по тропинке вдоль озера, подошли к маленькому дощатому павильончику над самой водой. Он был пуст, вокруг никого не было. Я сел на струганую деревянную скамейку, и Мара устроилась у меня на коленях. На ней был мой любимый швейцарский костюмчик, а под ним ровным счетом ничегошеньки. Она привстала на секунду, задрала юбку и решительно оседлала меня. Получилась чудная сцепка. Потом, когда все кончилось, мы долго еще сидели в молчании, покусывая друг другу губы и мочки ушей.

Потом мы спустились к воде и кое-как, с помощью носовых платков, обмылись. Я как раз вытирал член кончиком рубашки, когда Мара схватила меня за руку и показала в сторону кустов. Я ничего там не увидел, какой-то слабый проблеск – и только. Быстро застегнул штаны, и – Мару за руку – мы снова поднялись на дорожку и степенным шагом двинулись прочь.

– Это точно копы, – сказала Мара. – У них так заведено: спрячутся в кустах и подглядывают, извращенцы поганые.

И в тот же момент мы и в самом деле услышали тяжелые шаги, типичную походку толстокожего, тупого Мика[42].

– Эй вы, двое, – раздалось за нашей спиной. – Минуточку! Куда это вы спешите?

– Что вы имеете в виду? – Я повернулся к нему с возмущенным видом. – Мы гуляем, не видите разве?