— Здоров будь, Панас, и ты, Явдоха, — обратился к хозяевам учитель. — Примите на ночлег моих друзей — пана и пани Погарских, а заодно их кучера Ерему.

— Мы хорошо заплатим за ночлег, — сказал Денис.

— Ну, добре, да только… — мельник замялся, — только у нас тут простая хата, не для таких шляхетных гостей. Чего ж они в город не хотят, ведь город-то рядом?

— Так надо, Панас, — ответил учитель — Прими их, накорми ужином и дай ночлег, а утром они уедут. А ежели кто до утра сюда вдруг приедет и спросит тебя, не видел ли карету с паном и пани, то скажи, что видел, когда шел по дороге; паны, мол, спросили тебя, правильно ли едут в Ромеи. Ты все понял, Панас? И ты, Я вдоха?

— Та поняли, поняли, — кивнул сообразительный мельник. — Сам так отвечу и работникам своим прикажу. А ты, Григорий Саввич, не останешься ли у меня на ночлег? Хлопца моего старшего чему-нибудь бы поучил.

— Рад бы, Панас, да только мне сегодня непременно надо в Ромен, — сказал учитель. — Я должен встретиться там с паном Ковалинским, который завтра с утра выезжает в Переяславль. Если не успею на его экипаж, то придется самому добираться до места, а это долго; я же пообещал Томарам вернуться к концу недели. Негоже учителю слово свое не держать, ведь тогда с учеников какой спрос?

— И то правда, пан учитель, всегда-то ты прав. — Панас почесал затылок, раздумывая. — Тут, конечно, от города недалеко, всего-то пару верст. Может, до темноты и успеешь. Да только все-таки лучше я тебе дам в сопровождение своего работника. Оно и мне спокойней будет.

— Спасибо за хлопоты, хозяин, — сказал Денис и повернулся к Сковороде. — А вы, Григорий Саввич, как будете в Москве, так уж непременно погостите в нашем подмосковном имении. Матушка будет рада, она любит ученых богословов.

— Так ведь вы сказали, что ваше имение под Трубчевском, — заметил Сковорода, и Насте показалось, что в его серьезных глазах мелькнули лукавые искорки.

— Да… конечно… — слегка смешался Денис. — Однако позвольте сказать вам несколько слов…

Он на пару минут отвел философа в сторону и о чем-то тихо с ним переговорил. Насте очень хотелось бы послушать эту короткую беседу, но шум расхлопотавшихся хозяев ей помешал. Панас велел своему работнику отвезти карету в ближайший лесок, а там распрячь лошадей, привести их в конюшню и накормить. Явдоха же, в свою очередь, заходилась готовить приезжим панам ужин и постель, бегая из одной хаты в другую и покрикивая на свою помощницу — босоногую девчонку лет четырнадцати.

Прощаясь с Григорием Саввичем, Настя уже почти не сомневалась, что он все о ней знает, потому что этому человеку было дано видеть скрытое от глаз и ушей. Она невольно проводила взглядом стройную, прямую фигуру учителя, уходившего по вечерней дороге в сопровождении хуторянина. Когда путники скрылись за деревьями, Настя повернулась к Денису и успела заметить, что он тоже смотрел вслед необычному философу, которого, вероятно, никак не ожидал встретить в украинской степи.

На ужин хозяйка подала хлеб с салом, рыбу и целую миску дымящихся вареников. Денис ел и нахваливал, а Настя едва сумела проглотить два-три вареника с вишнями, поскольку была в волнении из-за предстоящего ночлега. Она слышала, как Явдоха сказала девочке:

— Христина, постелишь панам в этой хате, а ихнего кучера отведешь в камору.

Настя поняла, что их с Денисом, как супругов, собираются уложить вместе, на одну кровать в этом домике, состоявшем из двух комнат — столовой, где они сейчас ужинали, и спальни, дверь в которую маленькая служанка то и дело открывала, занося туда подушки, одеяла и посуду. Насте было понятно, что вся эта суета объясняется тем, что служанке любопытно лишний раз взглянуть на необычных гостей. Тут же крутился и хозяйский сын — мальчик лет десяти. Работник, которому было поручено спрятать карету, тоже беспрестанно заглядывал, а потом вызвал Ерему обсудить какой-то вопрос о лошадином корме. Кучер уже вполне успел насытиться, но, привыкнув к ненадежности существования рядом с беспокойным молодым барином, быстро сунул в карман кусок хлеба и сушеную рыбину, а уж после этого двинулся во двор вслед за работником.

Потом и хозяева, убрав со стола, ушли вместе со служанкой, пожелав пану и пани спокойной ночи. Они отправились ночевать в другую хату, предоставив эту в полное распоряжение знатных гостей.

Поздний вечер уже готовился перейти в ночь; на темносинем небе высветился золотой серп луны и все ярче проступали звезды. Денис закрыл наружную дверь на засов, а Настя плотно задернула оконную занавеску. Теперь домик освещался лишь двумя светильниками — в столовой и в спальне.

— Ну что ж, сударыня, пора нам укладываться в нашу супружескую постель, — игриво сказал Денис и взял девушку за руку.

Она не нашла что ему ответить и молча переступила порог спальни. Кровать здесь была только одна, но широкая и высокая. И, надо отдать должное хозяйке, застелено сие ложе было с опрятностью.

Самым щекотливым оказалось то обстоятельство, что в домике не было ни лежанки, ни достаточно большой скамьи, чтобы мнимые супруги имели возможность спать порознь. Кроме кровати в спальне имелся лишь маленький стол, шаткая скамейка, сундук у стены и поставец для посуды.

Настя беспокойно огляделась и, скрывая волнение, сказала:

— Кому-то из нас придется спать на сундуке. Или на столе в соседней комнате.

— Помилуйте, кому из живых можно спать на столе?! — с шутливым ужасом воскликнул Денис. — А на этом сундуке поместится разве что ребенок. Нет уж, сударыня, не заставляйте меня подозревать вас в трусости.

— В трусости?.. Что вы этим хотите сказать? — опешила Настя.

— А то, что вы боитесь улечься рядом со мной. Неужели подозреваете во мне насильника?

— Нет, но…

— Стало быть, вы боитесь собственной слабости. Боитесь, что, оказавшись рядом со мной, не устоите и…

— Что?!. — возмутилась Настя. — Да как вы смеете…

Он не дал ей договорить, быстро схватив ее в объятия и закрыв ей рот поцелуем. Несколько мгновений девушка сопротивлялась, а потом ее захлестнуло то глубокое и упоительное чувство, которое раньше она знала лишь во сне. За одним поцелуем последовал другой, и скоро Настя ехала сама не своя; ее губы горели, пальцы путались в его волосах, по телу пробегала дрожь… Сквозь оглушительное биение крови в висках она услышала прерывистый шепот Дениса:

— Настя… Настенька… любимая моя…

С трудом оторвавшись от него, она сдавленным голосом спросила:

— Чтобы… чтобы сказали?

— Не «вы», а «ты», — поправил он. — Я сказал, что люблю тебя. Люблю с первой встречи.

— Почему же вы… ты раньше не говорил? — прошептала она, глядя на него сияющими глазами.

— Я противился своему чувству, потому что боялся быть отвергнутым. И еще я всегда думал, как и этот степной философ, что семейная жизнь — не для меня.

— Но Сковорода — святой человек, а ты…