— Немного погостил у своего старинного друга, — был ответ. — Мы с ним вместе в Академии учились. Теперь возвращаюсь в Переяславль, к Томарам.

— Все у них учительствуешь? — вздохнул помещик. — А не пошел бы ты в наставники к моему сыну? У меня, конечно, не такое богатое имение, как у Томар, зато места красивые.

— А в лесах полно всякой дичи, — добавил управляющий.

— Ну, Григорий Саввич охотой не интересуется, — сказал помещик. — Он ведь и мяса не ест, верно?

— Так вам, пан, ничего мясного не давать, даже супа? — крикнула от плиты хозяйка.

— Я не голоден, поел на хуторе у Степана. — Учитель кивнул в сторону пасечника.

— Так ведь это утром было, а мы уже сколько часов в дороге, — возразил Степан.

— Поешь, Григорий Саввич, я угощаю, — сказал помещик. — Негоже философу ходить голодным.

— Спасибо, — прижав руку к груди, ответствовал тот, кого назвали философом. — Пока у меня есть друзья, я не буду голоден. Но мяса и вина мне все-таки не надобно.

— Эх, Григорий Саввич, — вздохнул монах, — а ведь ты совершенно непонятный человек. Другие от невоздержанности гибнут, а ты из-за скромности своей пострадал. Ну что тебе стоило хотя бы в разговение есть мясо, да еще не отзываться: с презрением о золоте? Так нет же, не мог. За то и служил иным священникам живым укором. Помнишь, как епископ говаривал: «Бог ничего вредного не сотворил, а потому Сковорода — самый что ни на есть манихейский[20]ученик. Он удаляется в пустынные местности, презирает людей. Да не живет среди моего дома творящий гордыню».

Настя и Денис тоже прислушивались к необыденному разговору. Уже после нескольких реплик девушка окончательно узнала «семинариста» и, наклонившись к Томскому, прошептала:

— Это Григорий Сковорода, тот самый бродячий философ, о котором я вам говорила.

— А, Сократ… — Денис с интересом поглядел на примечательную личность.

Философ сидел спиной к Насте и Денису, не мог их видеть, но один раз все-таки оглянулся и бросил на них пристальный и очень серьезный взгляд, от которого Настя почувствовала себя как прихожанка перед исповедью.

— Обидно не то, друзья мои, что пришлось мне уйти из Переяславского коллегиума, — сказал Сковорода, — а то, что клеветники несправедливо почли меня за манихея и человеконенавистника. Сносно было б, если бы мне приписывали обыкновенные слабости и пороки, а то ведь говорят, что я душегубитель, развращающий нравы.

— Да кто ж это смеет возводить такую напраслину! — возмутился помещик. — Как же ты можешь развращать нравы, когда сам человек святой! Да я такого скромника, такого праведника больше не встречал!

— Скромен я в мирских делах, но хулителям не нравится мой духовный поиск, — вздохнул Сковорода. — Духовные деяния для тиранов страшнее телесных. Разбойника помилуют скорей, чем сильного духом праведника.

— Вот уж и вправду Сократ, — тихо сказал Денис, придвинувшись к Насте. — Кстати, афиняне тоже обвиняли своих философов в развращении молодежи.

Хозяйка подала новым гостям кашу и творожники с киселем. Но пасечник, слегка утолив голод, тут же заторопился:

— Благодарствую, да и рад бы еще послышать мудрого человека, однако времени больше не имею. Ежели сейчас не тронусь обратно, то к вечеру на свой хутор не попаду. А уж вас, Григорий Саввич, здесь на ночь приютят, хозяева честные люди, я их знаю. А коли все-таки захотите в Ромене заночевать, так, может, этот добрый пан вас доставит? — Он кивнул на помещика.

Но тут вмешался управитель:

— То можно было бы, да у нас с паном коляска двухместная. И едем-то мы не в Ромен, а в Недригайлов. Вот, может, чумаки доставят?

Чумаки, которые тоже с любопытством слушали разговор, переглянулись, и один из них, почесав затылок, сказал:

— Так мы ж не до Ромена едем, а до Конотопа.

Настя тихо спросила Дениса:

— А не подвезти ли нам философа?

— Но тогда придется назвать себя и привлечь к себе внимание.

— Что же в том страшного? Нас никто здесь не знает. А назваться можно чужим именем.

— Ну, как хотите. Тогда назовемся супругами… скажем, Погарскими?

— Почему бы и нет?

— Хорошо. — Денис встал и громко обратился к компании: — А что, господа, не доверите ли вы нам с женой довезти до Ромена этого уважаемого учителя? У нас в карете места хватит.

Все, как по команде, развернулись в сторону Насти и Дениса. Один чумак прошептал другому: «Пан, видать, из москалей». Пасечник с поклоном поблагодарил за предложение:

— Вот уж обяжете вы меня, Панове, коли доставите этого мудрого человека в Ромен. И мне будет спокойней, и вам с ним дорога покажется короткой.

Помещик подошел к Денису и, щелкнув каблуками, протянул руку для приветствия:

— Позвольте представиться: Иван Лукич Валуйский, дворянин, землевладелец. Позвольте также узнать, с кем имею честь.

— Андрей Львович Погарский, — не моргнув глазом, солгал Денис. — А это моя супруга Елена Николаевна.

— Вероятно, вы приехали издалека? — поинтересовался Валуйский, переводя взгляд с Дениса на Настю. — Судя по говору, вы не здешний?

— У меня имение под Трубчевском, — продолжал сочинять Денис. — А говор имею северный, потому как учился в Москве и жил там долгое время.

— Так вы доверяете нам доставить в Ромен господина философа? — спросила Настя, приветливо улыбнувшись.

От ее улыбки и мелодичного голоса в корчме словно посветлело; посетители невольно улыбнулись в ответ, и даже на хмуром лице монаха появилось добродушное и мягкое выражение.

А сам философ скромно, но без робости поклонился и сказал:

— Благодарю вас, добрые господа, но только, сдается мне, вы сегодня не доедете до Ромена.

— Как не доедем, почему? — удивился Денис. — Тут расстояние совсем невелико, успеем еще до темноты. Или вы шутите, господин философ?

Сковорода промолчал, а Валуйский вдруг с самым серьезным видом обратился к Денису:

— Вы не думайте, что Григорий Саввич зря бросается словами. Недавно помещик Тевяшов мне рассказывал, как встретил пана Сковороду на дороге, хотел его подвезти, а Григорий Саввич отказался и заявил: «Я раньше вас прибуду на место». И точно: через пару верст у Тевяшова в коляске сломалось колесо и он провозился с ним до вечера. А Григорий Саввич шел коротким путем, через лес, вот и прибыл в деревню вовремя. Так ведь было дело? — Он повернулся к философу.

Тут уж забеспокоился Еремей:

— Это что же, господин учитель усмотрел какие-то неполадки в нашей карете? Пойду проверю все колеса и упряжь.