– Эй, не хочешь купить золотую цепочку?

Рядом со мной стоял высокий негр с открытым портфелем, полным блестящего барахла.

– Нет, спасибо.

Когда я снова взглянул на другую сторону улицы, Вероника преобразилась в другую прелестную нью-йоркскую блондинку. Загорелся зеленый, и мы двинулись друг к другу. Сам того не замечая, я продолжал смотреть на лже-Веронику. Заметив, что я загляделся на нее, она сделала каменное лицо.

Позже, над своим чизбургером, я подумал, каково это – быть одержимым одной мыслью. Каково было Эдварду Дюрану думать о своем сыне, несправедливо обвиненном, посаженном за убийство, изнасилованном и покончившем с собой?

Каково лежать на больничной койке, зная, что умираешь? Твоя душа полна сожалений и воспоминаний, и ты с каждым днем все глубже осознаешь свою вину.

Я положил чизбургер и попросил у продавца стакан воды. Залпом выпив, я попросил второй и тоже выпил.

С пустым стаканом в руке я ощутил, как окружающий мир усиливается. Звуки, запахи, близость людей в помещении. Чья-то божественная рука прибавила громкость. Я знал, что если снова выйду на улицу, то рухну под страшным весом. Вот так же чувствует и Дюран? Ведь ему еще хуже. Даже застыв, окаменев в этот усилившийся момент, я понимал, что это пройдет и я справлюсь. Выпью воды, поглубже вздохну, сменю обстановку... Существует миллион способов исправить положение и пустить все своим чередом. Но что, если вся обстановка пропала и компанию тебе в твоей последней комнате составляют призраки, которых ты сам порождаешь и кормишь ошибками своей жизни?

На задней стене забегаловки, рядом с туалетом, висел телефон. Я позвонил Дюрану и сказал, что напишу книгу так, как он того хочет.

В Нью-Йорке у меня было одно дело, благодаря мисс Лейк и ее ножовке. Мне требовалась новая ручка. Пойти оставалось лишь в одно место – в «Приют авторучек». Я так любил этот магазин, что однажды сводил туда Веронику. Мы долго бродили по залу, восхищаясь тысячами старых и новых ручек. Я купил ей старинную «Эльмо-Монтеграппа». Больше всего ей понравилось название компании: по ее словам, оно напоминало редкую тропическую болезнь.

Когда я зашел на этот раз, один из владельцев расцвел и сказал, что у него для меня сюрприз. Недавно состоялся аукцион Сотбис, где выставлялись предметы, принадлежавшие знаменитым писателям. Он вынес потрепанный черный кожаный футляр и протянул мне. Внутри лежал сливового цвета «паркер-51» с широким пером. Ручку точно такой же модели Вероника распилила пополам. Но ручка, которую я сейчас держал в руках, принадлежала Исааку Башевису Зингеру! Мне стоило труда не пустить слюни. Испытывая легкое головокружение, я спросил, сколько она стоит, прекрасно понимая, что заложу дом, лишь бы завладеть ею.

– Это подарок от вашей знакомой. Той, с которой вы были в прошлый раз. И происхождение ручки не оставляет сомнений. Она точно принадлежала Зингеру.

– Как это случилось? – Я не мог выпустить ее из рук. После всего случившегося от подарка Вероники мне было не по себе, но я не мог расстаться с ручкой.

– Она пришла несколько дней назад и спросила, нет ли у нас номера пятьдесят один горчичного цвета, но вы же знаете, какая это редкость. Мы сказали ей про эту. Она тут же купила и просила оставить ее для вас.

– Она не взяла ее с собой?

– Она была уверена, что вы скоро придете.

– Сколько эта ручка стоила?

– Нам запрещено говорить.

Это был замечательный, величайший подарок, какой я только получал в жизни. Но возмещал ли он весь тот хаос и неприятности, причиненные Вероникой? Я взял ручку, но никогда ею не пользовался. Ею владел мистер Зингер, но подарила ее мне мисс Лейк. Ее чары действовали на меня сильнее, чем чары одного из моих любимых авторов.

Осень пришла как громила, не теряющий времени на всякие шуры-муры вроде милых осенних листопадов или хрустящих морозцем утренников. Она дала лету по морде и уже в середине сентября начала свой дождь со снегом.

Маккейб и Дюран вернулись из своих больниц домой другими людьми. Дюран понимал, что большие часы дюйм за дюймом отсчитывают его жизнь, и как художник, вдохновленный созданием последнего шедевра, бросился собирать подробности жизни своего сына и всего прочего, что могло мне помочь.

Я проводил со стариком целые дни, просматривая результаты его изысканий и обсуждая подробности будущей книги. Его энтузиазм вдохновил и пристыдил меня. Несмотря на здоровье всех клеток своего тела, я потерял столько времени. Общение с Эдвардом Дюраном снова вызвало во мне желание поторопиться.

Ни разу он не пытался подсластить образ сына или поступки, совершенные им за свою короткую жизнь.

– Единственный случай, когда присяжных нужно убеждать, – это когда твои доказательства слабы, или ты знаешь, что твой подзащитный виновен. Слава богу, У нас не тот случай. Невиновность Эдварда не требует искусной подтасовки фактов. – Он закурил одну из своих термоядерных французских сигарет и осторожно снял с языка крошку табака. – Знаете, Сэм, как можно определить, поистине ли женщина прекрасна? Нужно посмотреть на нее утром, когда она просыпается. Без косметики, без прически – такая, как есть. Если она хороша собой, ты это заметишь. То же применимо и здесь. Нужно рассказать об Эдварде правду, и пусть все его увидят.

Услышав его слова, я подумал о Веронике утром. Она любила спать в мужской пижаме. Открыв глаза и увидев тебя, она по-детски потягивалась. Единственными ее словами были: «Иди сюда». Мы обнимались, и, когда наши лица соприкасались, я чувствовал на щеке ее улыбку. Вероника была прекрасна, а в ее руках заключалось чудо.

Когда Дюран рассказал об Эдварде и Паулине, я поймал себя на том, что рассказываю ему о Веронике и том, что произошло между нами. Этого было не избежать.

Он ненадолго задумался, после чего сказал:

– Судя по вашим словам, она похожа на дом с привидениями. Мы все так оптимистичны и тщеславны, когда дело касается романов. Убеждены, что наша любовь способна изгнать призраков. Но призраки забыли про любовь. Любви нет места в их мире. Они знают одно: как сделать тебя несчастным... Вероятно, Вероника любит вас, Сэм. Жаль, что вы не встретились несколькими годами раньше. Тогда вы могли бы спасти ее. Но спасти человека – не то же самое, что любить его, верно?

Врачи сказали, что Маккейб со временем полностью поправится, но когда он вышел из больницы, ему пришлось взять отпуск и провести некоторое время дома, смотря телепередачи и гонконгские видеофильмы о карате. Когда я заходил к нему, он всегда сидел в халате и пижаме, уставившись в экран, и почти не разговаривал со мной. Мы вместе обедали, я готовил или приносил еду из ресторана. Когда я уезжал, хотя бы раз в день приходила Магда Острова и что-нибудь ему приносила.

Он потерял интерес к моей книге и к расследованию того, что произошло с Паулиной и Эдвардом. Когда я говорил об этом, то видел, что отвлекаю его, – он то и дело бросал взгляд на экран.