Фуксия глядела на него во все глаза, стиснув кулаки и прижав их к бокам. Она стояла, как омертвелая, чуть свернув вовнутрь ступни и немного клонясь вперед, чтобы получше рассмотреть застывшего перед нею мокрого оборванца. Он был не намного выше нее, но намного, намного умнее, это Фуксия поняла сразу.

Теперь, когда он очнулся, Фуксии внушала ужас одна только мысль, что этот пришлый чужак находится в ее комнате и волен творить здесь все, что захочет.

Внезапно, еще не поняв, что делает, еще не решившись заговорить, еще не решив даже что скажет, она услышала свой хриплый голос:

– Что тебе нужно? Ну – что тебе нужно? Это моя комната. Моя!

Фуксия, как бы в молитве, сжала руки перед едва округлившейся грудью. Но она не молилась. Ногти ее впивались в ладони. Глаза были широко раскрыты.

– Убирайся, – потребовала она. – Уходи из моей комнаты.

Тут чувства ее взвились, словно смерч, и вся повадка девочки мгновенно переменилась.

– Я ненавижу тебя! – закричала она и затопотала ногами в пол. – Ненавижу за то, что ты заявился сюда! Ненавижу, что ты в моей комнате!

Обеими руками она вцепилась столешницу за своею спиной и затрясла стол, ударяя его ножками по полу.

Стирпайк внимательно вглядывался в нее.

Мозг лихорадочно работал под его высоким лбом. Сам лишенный воображения, Стирпайк сумел различить его присутствие в Фуксии: он столкнулся с человеком, вся природа которого была опровержением его природы. Он сознавал, что за простодушием девочки кроется нечто, чего у него никогда не будет. Некое качество, к которому он относился с презрением, как к не способному принести практическую пользу. Качество, которое никогда не даст ей ни богатства, ни власти, но будет служить помехой для успешного продвижения по жизни, удерживая девочку в стороне от людей, в ее собственном придуманном мире. Чтобы завоевать благосклонность Фуксии, ему надлежит говорить с нею на ее языке.

Она стояла, едва дыша, у стола, и Стирпайк, заметив, что глаза ее шарят по комнате, как бы в поисках оружия, принял театральную позу, поднял руку и голосом ровным, невыразительным, сухим, который даже раздираемой страданием Фуксии показался полной противоположностью ее гневному выкрику, произнес:

– Сегодня я видел гигантскую мостовую средь облаков, выложенную из серых камней и величиною превосходящую поле. Никто не посещает ее. Только цапля… Сегодня я видел дерево, растущее из высокой стены, и людей, прогуливающихся высоко-высоко над землей. Сегодня я видел поэта, глядевшего в узенькое оконце. Но каменное поле, затерянное в облаках, понравилось мне больше всего. Там никогда и никто не бывает. Хорошее место, чтобы играть и (он сделал рискованный ход) мечтать о разном. – И не останавливаясь, ибо он чувствовал, что останавливаться опасно, Стирпайк продолжил: – Я видел сегодня лошадь, плававшую на верхушке башни: миллион башен я видел сегодня. Я видел тучи в самый глухой час ночи. Я мерз. Я был холоднее льда. Мне нечего было есть. Я не мог заснуть. – Он изогнул губы, силясь улыбнуться. – А вы облили меня зеленой грязью, – прибавил он. – И вот я здесь, и вы ненавидите меня за это. Я здесь, потому что мне некуда было идти. Я видел столь многое. Всю ночь я провел под открытым небом. Я беглец (он перешел на драматический шепот), но самое главное, я отыскал поле средь облаков, каменное поле.

Он умолк, чтобы набрать воздуху в грудь, и не отрывая от Фуксии глаз, опустил театрально воздетую руку.

Она стояла, прислонясь к столу и крепко держась ладонями за его края. Возможно, сумрак обманул Стирпайка, но он, испытав огромное облегчение, вообразил, что девочка глядит сквозь него.

Если это так, если слова его уже распалили ее фантазию, то следует продолжать, не прерываясь, сметая прочь ее мысли, позволяя ей думать только о том, что он говорит. Ему достало ума понять, что именно способно ее увлечь. Одного лишь багрового платья довольно было, чтобы сообразить, в каком направлении следует двигаться. Она романтична. Простушка: мечтательная девочка пятнадцати лет.

– Леди Фуксия, – сказал он и стиснул ладонью лоб, – я пришел сюда в поисках убежища. Я бунтарь. Я весь к вашим услугам как мечтатель и как человек действия. Несколько часов взбирался я по стене, я голоден, меня измучила жажда. Я стоял на поле камней и душа моя рвалась в облака, но чувствовал я лишь боль в усталых ногах.

– Уйди, – негромко откликнулась Фуксия. – Уйди от меня.

Но остановить Стирпайка так просто было невозможно, ибо он видел, что исступление Фуксии сникло, и что он держит ее крепко, как хорек.

– Куда я пойду? – вопросил он. – Я ушел бы мгновенно, если бы знал, где искать мне спасения. Я уже много часов проблуждал по коридорам. Дайте мне сначала немного воды, чтобы смыть с лица эту мерзкую слизь, дайте отдохнуть немного и я уйду, уйду далеко и никогда не вернусь, но стану жить в одиночестве на небесном каменном поле, где цапли вьют свои гнезда.

Голос Фуксии звучал неясно и глухо, и Стирпайк решил, что она не слушает его, однако девочка, медленно выговаривая слова, спросила:

– Где оно? Кто ты?

Стирпайк ответил мгновенно.

– Мое имя Стирпайк, – сказал он, прислоняясь к темному окну, – но я не могу открыть вам теперь, где лежит стынущее средь туч каменное поле. Нет, этого я открыть не могу – пока.

– Кто ты? – повторила Фуксия. – Кто ты в моей комнате?

– Я уже сказал вам, – ответил он. – Я Стирпайк. Я взобрался в вашу чудесную комнату по стене. Мне понравились картины на стенах, ваша книга и этот страшный корень.

– Мой корень прекрасен. Прекрасен! – крикнула Фуксия. – Не смей говорить о моих вещах. Ненавижу тебя за это. Не смотри на них!

Она метнулась к перекрученному, гладко мерцающему в свете свечи, колышущемуся в темноте древесному корню и замерла между ним и окном, у которого стоял пришелец.

Стирпайк вытащил из кармана свою кургузую трубку и пососал ее черенок. Странная птичка, подумал он, приманку для нее придется подбирать с особенной тщательностью.

– Как ты попал в мою комнату? – сипло спросила Фуксия.

– Залез снизу, – ответил Стирпайк. – Залез по плющу. Я лез по нему целый день.

– Отойди от окна, – сказала Фуксия. – И встань у двери.

Удивленный, Стирпайк подчинился. Однако рук из карманов не вынул. Он чувствовал теперь под ногами более твердую почву.

Скованной поступью Фуксия приблизилась к окну, прихватив по пути свечу со стола, и заглянула за подоконник, держа над бездной бьющееся пламя. Отвесная стена, которую она так хорошо помнила при дневном свете, казалась теперь еще более жуткой.

Она повернулась лицом к комнате.

– Ты, наверное, хорошо лазаешь, – сказала она – угрюмо, но с ноткой восхищения в голосе, немедленно отмеченной Стирпайком.

– Да, – сказал Стирпайк. – Однако мне невмочь и дальше сносить эту грязь на моем лице. Не могли бы вы дать мне немного воды? Позвольте мне умыться, ваша светлость, а после, если мне нельзя остаться здесь, скажите, где бы я мог поспать. Прошлой ночью я не смог даже вздремнуть. Я устал, но мысль о каменном поле по-прежнему не покидает меня. Отдохнув, я сразу отправлюсь к нему.