В тот вечер в комнате SDECE дежурил агент Ив Лепен, который получил эту работу благодаря своему восторженному отношению к Французской социалистической партии, получившей в конце концов места в правительстве. Относясь с некоторым подозрением к людям, симпатизирующим блоку социалистов-коммунистов (а некоторые итальянцы и французы до сих пор привержены определенным архаическим идеологиям), в SDECE старались ставить людей вроде Лепена на такую работу, где они могли бы нанести минимум вреда, если окажутся чьими-нибудь шпионами.

Вот так и случилось, что после того, как Лепен расположился поудобнее с уже двенадцатой чашкой кофе с молоком и очередным кроссвордом из «Ле Монд», в дверь осторожно постучал дежурный менеджер ПТТ. Он пришел сообщить, что сервер «Оливетти» выдал в распечатке код, который ему непонятен.

Лепен неохотно поплелся за менеджером в серверную разбираться. Но то, что он увидел в распечатке, моментально его насторожило. Программа перехвата, которую он запустил на сервере по инструкциям, данным ему полгода назад его куратором, офицером ФСБ — все еще беззаветно преданным стране неопределенной политической ориентации, — наконец-то принесла плоды. С трудом сдерживая дрожь в руках, Лепен отнес распечатку к себе в кабинет. Послание расшифровывалось книжным кодом. Как и любой шифр, основанный на книге, послание было доступно лишь тому, кто знал, какую книгу использовать для дешифровки. А Лепен знал.

В кабинете страх уступил место радостному возбуждению. Почти всю жизнь проработав в профсоюзе, лишь теперь он имел возможность послужить идеям социализма не словом, а делом. Он аккуратно сложил распечатку и сунул в карман. Он уже не мог дождаться, когда можно будет вернуться домой, взять книгу с полки и приступить к расшифровке. Лепен улыбнулся, вспомнив, с какой иронией выбирал книгу для шифра — Адам Смит «Богатство народов».[16]

Меньше чем через десять минут после того, как сын сказал Якобу Йосту о звонке американца, старик заперся у себя в кабинете и позвонил по межгороду в Мюнхен. Звонок Йоста раздался в полутемном холле барочного особняка резиденции Ордена иезуитов на Спаркассенштрассе в старом квартале города.

Старый квартал — это пестрая мешанина домов в стиле раннего Средневековья, Ренессанса и Барокко, они толпятся плечом к плечу, карниз к карнизу, вдоль булыжных мостовых узких улочек и переулков. Весь старый квартал из конца в конец — не больше ста пятидесяти метров, везде плотной стеной стоят церкви, пивные, частные дома и государственные здания. Самая известная церковь — кафедральный собор Приснодевы Марии, также известный как Фрауэнкирхе, церковь Богородицы. Основанная в 1271 году как часовня Девы Марии, Фрауэнкирхе стала торговой маркой и визитной карточкой Старого Мюнхена. Спаренные башни храма, увенчанные причудливыми куполами, напоминающими скуфейки римско-католических священников, встречаются на туристических брошюрах и памятных снимках гораздо чаще прочих символов Мюнхена — кроме разве что знаменитого глокеншпиля.[17]

Но этот храм — не просто местная архитектурная достопримечательность, Фрауэнкирхе — основной духовный центр христиан Мюнхена. Двойной статус храма — соборный и приходской — требует не только обычного штата, и многие проживают в «Иезуит-резиденции».

Телефон прозвонил дважды, прежде чем младший служка «Иезуит-резиденции» поднял трубку. Он очень вежливо попросил звонившего подождать — он позовет отца Моргена.

Странный человек этот Морген, думал служка, быстро шагая в конец холла и поднимаясь по лестнице на третий этаж. Его голубые глаза выражали такую кротость, что казались постоянно наполненными слезами. Аббат говорил, что это из-за ранения, полученного во Второй мировой войне.

Юный священник остановился в конце коридора на третьем этаже перед простой деревянной дверью с крестом. Прежде чем постучать, он постоял какое-то время в раздумьях. Отец Морген за дверью мычал себе что-то под нос. Похоже на Бранденбургский концерт. Странно, подумал служка, неужели аббат не мог поставить отцу Моргену отдельный телефон. Ведь он далеко не молод, не пышет здоровьем и ему много звонят. Могли бы сделать исключение, подумал монашек и тихо постучал. Стоит это не так много, да и платить слишком долго не придется. Сколько там еще протянет старик?

— Войдите, — пригласил отец Морген.

Служка открыл дверь и увидел старого священника за столом у окна с видом на Фрауэнкирхе.

— Вас к телефону, отец, — сказал молодой человек и подошел к креслу, чтобы подать Моргену руку. Тот улыбнулся и мягко отстранил помощь. Он не инвалид. Похоже, они этого никогда не поймут.

Морген встал и направился к двери, лишь на секунду помедлив, чтобы взглянуть на фотографию сына, висевшую на стене. Его сын вырос и стал хорошим, привлекательным, сильным человеком — мужчиной, у которого впереди великие свершения. От мысли, что он, скорее всего, никогда не узнает, кто его настоящий отец, у Моргена защемило сердце.

Теперь это стало совершенно невозможно. Мать человека, чье фото висело на стене тоже, — единственная, кто еще знал правду, — умерла от сердечного приступа десять лет назад. Теперь страшную тайну знали только Морген и Бог.

Мельком взглянув на фотокарточку, как он делал всегда, выходя из комнаты, Морген стал спускаться по лестнице, надеясь, что хорошие новости помогут ему смириться с физической болью.

А боль и слабость все сильнее с каждым днем охватывали Моргена. С каждым днем ухудшались память и зрение. Это осколки, говорили ему. Пули оберлейтенанта, пробившие его череп и ребра в тот день. Их было шесть, причем каждая могла оказаться смертельной — они и сейчас могут оказаться смертельными, если хоть одна сдвинется на миллиметр. Он бы наверняка погиб, если бы не Йост, который застрелил оберлейтенанта и отвез его к американцам, у которых был полевой госпиталь. Он улыбнулся, осторожно спускаясь по лестнице. Пятьдесят лет назад он научился двигаться осторожно, чтобы не сместить ни один из оставшихся осколков.

За последние шестьдесят лет бывали дни, когда он себя прекрасно чувствовал — если забыть о том, что правый глаз почти не видел. Ему так хотелось прокатиться на лыжах или на коньках, но это было бы равносильно самоубийству. Так что он просто ходил, обращаясь со своим телом осторожно, словно оно было нитроглицериновым.

Он дошел до площадки второго этажа и направился к телефону. Молодой священник не пошел следом за Моргеном. Вместо этого он подошел к двери аббата и вежливо постучал.

— Отцу Моргену опять позвонили, Ваше Преосвященство, — произнес молодой монах, переступив порог скромно обставленной аббатской кельи.

— Спаси тебя Бог, сын мой, — ответил аббат и кивком отослал юношу. Послушника так и подмывало иногда рассказать отцу Моргену об этом распоряжении аббата. Ему и другим новичкам было приказано докладывать аббату о каждом звонке Моргену. Без объяснений. Новички и не ждали объяснений, их послушничество состояло в слепом повиновении. Однако юноше это все казалось каким-то… нечестным, что ли.