— Держи сучонка! — орали чужие люди с барсуковского крыльца.

— Извести под корень! — выкрикнул человек в кожаной куртке и выстрелил в сторону Ивана из револьвера.

Инстинктивно, потому что никто его этому не учил, Ванька припал к лошадиной холке, плашмя ударил шашкой коня по крупу и, перемахнув через плетень, вынесся на единственную узенькую и короткую хуторскую улочку. За спиной гремели выстрелы, но он, не оглядываясь и держа клинок за собой в откинутой книзу руке, на всем скаку понесся под уклон к самому Дону.

Иван до вечера скрывался в прибрежных камышах. Когда начало темнеть, повернул коня обратно и шагом поехал в сторону дома. Прислушался — кроме какого-то отдаленного гула и треска других звуков слышно не было. Огромное зарево он увидел сразу, лишь только полоска воды скрылась за спиной. Мальчик слез на землю и, крепко вцепившись в тонкую кожаную уздечку, смотрел на полыхавший перед ним хутор. Людей нигде не было видно — ни приезжих, ни нескольких живших на хуторе односельчан. Сжав зубы, Ваня запрыгнул на коня и заставил себя подъехать к началу маленькой и короткой, единственной хуторской улочки. Слева и справа все полыхало, вперед уже было не проехать. Конь фыркал и как будто недовольно тряс головой, отказываясь ступать дальше. Ваня с трудом узнал среди горящих бревен, досок и тлеющих углей место, где еще сегодня утром был его дом. Со страхом и болью он всматривался в озаряемую всполохами темноту, выискивая взглядом тело деда рядом с тем местом, где располагалось крыльцо. Тщетно. Все сгорело дотла. Хата, хозяйственные постройки, даже плетень. Внутри сгорели фотографии на стенах в узорчатых паспарту, шкатулка с фронтовыми письмами, висевшая над лавкой отцовская шинель. Сгорела старая потемневшая икона позапрошлого века, хранившаяся в их роду все это время, о чем рассказывал внуку дед. Сгорело его детство. Вся прежняя жизнь рухнула окончательно. Не сгорела только его память. И никогда не сгорит, пока он жив. Ваня на этот раз стиснул зубы так, что заходили желваки под острыми скулами на его худеньком лице. В очередной раз, развернув коня, он снова направился в сторону Дона.

Не доезжая до станицы, на берегу реки под большой раскидистой ивой Ваня спрятал дедовскую шашку, рассчитывая вернуться за ней при первом же удобном случае. К дому отца Георгия он подъехал уже на рассвете. Спешился, взглянул на стоявшую тут же посреди маленькой площади церковь и, горько вздохнув, с опущенной головой пешком вошел на двор, ведя коня в поводу. Его никто не видел в тот ранний час.

В апреле восемнадцатого года казаки подняли восстание против советской власти. Где-то эту власть скинули быстро, по каким-то станицам прокатились ожесточенные стычки. Большие бои были в Ростове и Новочеркасске. Не подойди на выручку отряд полковника М. Г. Дроздовского, проделавший далекий путь от самой Румынии до Дона, казакам пришлось бы весьма туго. Совместно с донцами дроздовцы освободили казачью столицу. Вскоре от красных были очищены и многие другие области Войска Донского. Возвращалась из ставшего почти сразу и навсегда легендарным Ледяного похода Добровольческая армия. Кругом царили всеобщий подъем и надежды на скорое освобождение всей России от власти большевиков. Теперь Ваня Барсуков порывался съездить за спрятанной им дедовской шашкой. Собственно, ехать-то было всего ничего: от станицы вверх по берегу в сторону их сожженного хутора. И всякий раз, как только он собирался за шашкой, отец Георгий давал ему какое-нибудь чтение из Священного Писания. Ваня прилежно садился на лавку и раскрывал книгу в том месте, где была вложена потемневшая от времени кожаная закладка.

— Ты потерпи, — сказал священник, когда Ваня откровенно рассказал ему про шашку деда и связанную с ней уже его собственную историю.

— Так ведь они… — начал было мальчик и, оборвав сам себя, сжал губы.

— Знаю, — мягко проговорил отец Георгий, взяв его за руку. — А ты попробуй с любовью…

В первый момент глаза мальчишки буквально высекли полыхнувший негодованием взгляд. Он чуть не задохнулся от захлестнувших его чувств. Почти прохрипел, широко раздувая ноздри и прерывисто дыша:

— К ним?!

Отец Георгий присел перед мальчиком на корточки. Взял за обе ладони. Почти как дед при их последней встрече. Успокаивая, проговорил тихонько, глядя прямо в глаза:

— Нет «их» или «нас». Это все мы, Ваня.

Летом, когда закончились занятия в церковно-приходской школе, где больше половины предметов вел для станичных детишек отец Георгий, Барсуков-младший решил записаться добровольцем на фронт. Шел ему всего девятый год от роду. Однако разговор с есаулом остановившейся на дневку в станице сотни вышел по-взрослому серьезный. Они сидели за столом на соседнем с домом отца Георгия дворе у колодца, и Ваня коротко и с виду невозмутимо изложил свою историю. От него не отмахнулись, не отшутились. Ему выразили полное понимание. Более того, сказали, что на его месте постарались бы поступить так же.

— Только, брат, видишь ли, какое дело… — Есаул покрутил в задумчивости светлый ус. — Взять я тебя в сотню никак не могу. Права не имею. Ты, — интонацией Ванин собеседник подчеркнул именно это «ты», — ты должен это понимать.

Иван Барсуков кивнул. Через четверть часа он привел в расположение сотни своего коня, которого прятал все время, пока в станице были большевики, и за которым исправно ухаживал с того самого момента, как приехал и остался жить в доме священника.

— Вот, возьмите, — протянул уздечку есаулу и, развернувшись, не оглядываясь, ушел.

На лавке его ждала книга с кожаной закладкой. Он вчитывался, листал страницы, возвращался назад к прочитанным местам. Вечером он рассказал отцу Георгию о том, как его не взяли в сотню, и об отданном коне.

— Конь твой, Ваня, — услышал он спокойный ответ.

Они обсуждали прочитанное какими-то простыми и понятными Ване словами. В тот вечер мальчик впервые поймал себя на мысли, что не рвется забирать спрятанную шашку. По крайней мере пока…

На Дону, как и по всей России, продолжала безжалостно бушевать гражданская война. В конце восемнадцатого — начале девятнадцатого годов в некоторых казачьих округах снова объявились большевики. Прокатилась очередная волна террора. В ответ последующей весной против советской власти разразилось очередное восстание. После кровопролитных боев красные снова были изгнаны за пределы области. В тот раз отец Георгий уцелел. Вечерами они с Ваней подолгу разговаривали обо всем на свете. Что-то мальчик понимал и принимал, что-то казалось ему удивительным и невероятным, а что-то было, конечно же, тогда за гранью его детского восприятия мира. Намного позже Барсуков осознал, что отец Георгий уже тогда как будто бы знал все наперед. Священник говорил о гражданской войне как о страшном братоубийстве, о том, что и красные, и белые, и все остальные, бог весть за что сражающиеся, — это все есть мы. О том, что Господь послал нам всем одно общее испытание. О том, что впали в соблазны и во все тяжкие грехи мы сами, поскольку человек обладает полной свободой воли — творить беззаконие или не творить. И наше будущее зависит от того, какие выводы мы сделаем из происходящего. На стремление Ивана идти мстить за свою семью отец Георгий отвечал, что в отличие от тех, кому предназначено сражаться здесь и сейчас, ему уготовано другое. Каждому человеку уготована своя участь и в свое время. Тут мальчик кивал головой, соглашаясь — так говорил и дед о том, что каждый должен делать то, что он должен. Роль и значение тех, кто сражается сейчас, за что и как сражается, могут быть оценены и поняты только значительно позже. Скорее всего, полагал священник, испытания будут продолжаться и быстро смута не кончится. Поэтому Ваня должен в этой смуте непременно сохранить в себе то доброе и светлое, что заложено Богом в каждого человека. Сохранить, чтобы отдавать это людям. Как бы трудно это ни было и что бы ни случилось потом, самое важное — не стать бездушной куклой, не оскотиниться. Чтобы остаться жить здесь, на своей земле, и самим присутствием на ней делать мир вокруг себя лучше. Иначе кто же это сделает, если все доброе и светлое будет уничтожено или изгнано из России? Какое звериное и безобразное обличье этот мир вокруг ни приобрел бы — никогда нельзя забывать, что это твоя страна и ты в ответственности за людей вокруг себя. И ты можешь влиять прежде всего на этих людей, на происходящее вокруг, каким бы ничтожным или даже совсем невозможным это влияние тебе ни казалось бы. А если тебе покажется, что человеческие возможности исчерпаются вовсе, тогда положись всецело на Бога. Но при этом оставайся человеком. Всегда. Потому что победят в конечном итоге не одна из враждующих точек зрения, а только добро и любовь. Когда конфликтный образ мыслей и взгляд на вещи в наших умах и душах заменится на добро и любовь, тогда и кончится смута. Возможно, прежде пройдет много-много лет и сменится не одно поколение, но случится это обязательно. Потому что иначе в России быть не может…