– Когда? – заторопилась она с вопросом и тем выдала свой интерес. Глаза ее бегали от дерева к дереву, пытаясь найти говорившего, но ничего не находили. Мешал туман, проклятый туман.

– Когда и где, никто не знает. Вас спросят: «Как чувствует себя супруг? Не жалуется ли на сердце?» Вы ответите: «С сердцем все в порядке. Вот горло пошаливает…» Запомнить легко…

Она кивнула.

– А теперь идите!

Знакомой была только дорога к шоссе, по ней Рут и направилась. Голос посоветовал:

– Ближе будет через лес.

Рут пошла через лес…

Она не сказала и о том, что вторая встреча с незнакомцем не состоялась, вернее, состоялась лишь спустя много времени, когда Рут Хенкель стала забывать о неприятной истории на втором километре Берлинской кольцевой трассы.

Ну а то, что произошло за неделю до этого, она вообще не знала…

Ольшеру позвонили из лаборатории «лесной клиники» и сообщили: «Анализ крови положительный». Всего три слова. Вечером он взял дежурную машину главного управления, вывел ее за пределы Берлина, переменил номер и помчался в сторону Ораниенбургского лесничества. Его дважды задерживали посты противовоздушной обороны, которые в этом районе вели особое наблюдение за движением – здесь были натыканы чуть ли не на каждом километре зенитные точки и осветительные установки. Вся полоса от Берлина до побережья Балтики и дальше до острова Рюген представляла собой поле битвы, но только не с наземным, а с воздушным противником. Кое-где лежали разбитые и сгоревшие самолеты, однако разрушений было мало – сюда не сбрасывали свой груз бомбардировщики, они несли его до Берлина, и лишь изредка, ужаленные огнем зениток, роняли фугаски на лесные полосы или фермы.

В «лесной клинике», представлявшей собой не что иное, как лагерь, только без наблюдательных вышек, Ольшера встретил дежурный врач, уже немолодой человек с изможденным, морщинистым лицом. Он проводил гауптштурмфюрера до палаты для больных, находящихся под особым наблюдением, и остановился у порога.

– Мое присутствие при свидании, надеюсь, излишне?

– Конечно.

Врач кивнул и удалился.

Гауптштурмфюрер резко отпахнул дверь, торопливо вошел в палату и так же резко затворил за собой створку. За порогом он минуту постоял молча, чего-то ожидая или просто осваиваясь с обстановкой и запахами лекарств, ударившими в лицо. С койки, застеленной грубым волосяным одеялом, на капитана глядело бледное лицо с неестественно большими и яркими глазами. Глаза эти были уставлены на вошедшего и выражали удивление и недоумение. Должно быть, больной не воспринимал в этой обстановке штатский костюм, не прикрытый белым халатом. Тусклый свет ночника скрывал линии и краски, мешал узнавать. Когда же взгляд все же одолел полумрак и пробился к двери, к лицу вошедшего, больной улыбнулся. Локти его заработали, пытаясь поднять тело над подушкой. Капитан предостерегающим жестом руки прервал эту попытку.

– Вы еще очень слабы…

– Нет, нет, – возразил больной и снова заработал локтями. – Я уже прогуливаюсь…

– Этого, видимо, не следует делать, – покачал головой Ольшер.

– Напротив, врачи рекомендуют. Надо избавляться от застойных явлений и тренировать мышцы.

Капитан поморщился. Вся эта канитель ему не нравилась. Медицина, оказывается, не способна быстро решать задачи, которые перед ней ставят. Сколько времени ведутся в лагерях опыты по выработке эффективных сывороток против тяжелых инфекционных заболеваний, и ничего, в сущности, не достигнуто. Десятки тысяч заключенных подверглись экспериментам, больше половины из них отправлено на тот свет, а конца затеи не видно.

– Баумкеттер явно перестарался, – проворчал капитан.

– Не рассчитал заряд? – догадался больной.

– Не то чтобы не рассчитал… Побоялся, как бы смерть не оказалась слишком короткой и воскрешение не произошло в Заксенхаузене. Дозу следовало уменьшить…

– Теперь все в прошлом, – облегченно вздохнул больной.

– Да, кажется…

Осторожно, словно боясь что-либо задеть, Ольшер опустился на табурет около койки и положил ладонь на руку больного. Почувствовал ее тепло, едва уловимое, но все же тепло: жизнь билась в этом много раз поверженном человеке и даже давала о себе знать этим, пока робким, проявлением тепла.

– Хватит ли сил? – вслух подумал капитан. – Не преувеличиваем ли мы свои возможности? Пока мы здесь, в этой лесной тишине, наши шаги произвольны. Мы имеем право остановиться и даже отдохнуть. Но за порогом палаты такой возможности уже не будет… Война навязала страшный темп и страшное напряжение. Кто падает, того затаптывают…

– Убивают, – также подумал вслух больной. Он вспомнил Заксенхаузен.

– Вы это видели? – понял Ольшер.

– Да… Посчастливилось.

– Если видели, значит, понимаете – упасть нельзя. Там, за этими стенами, упавший уже не встанет.

Все эти обобщенные рассуждения понадобились Ольшеру только для того, чтобы дать больному практический совет:

– Лучше подождать здесь, подождать еще немного и набраться сил!

– Позже силы могут не понадобиться.

– Ну что ж, тогда с благословением Всевышнего, – вдруг вспомнил о Боге и вмешал его в собственные дела Ольшер. – Аллах биз билан!

– Я неверующий.

– Мы все неверующие до поры, – заметил капитан. – Я прикажу вас одеть…

– Не стоит беспокоить персонал… Вещи находятся здесь, в шкафу.

– Тогда одевайтесь… Я подожду вас у дежурного врача.

Через двадцать минут к дежурному постучал молодой человек в поношенном костюме, настолько поношенном, что локти едва не просвечивали сквозь ткань, а обшлага брюк махрились.

– Я готов, – сказал он, пересиливая слабость.

– О, мы выглядим молодцом, – стараясь изобразить радость, выдавил из себя врач и почему-то испуганно посмотрел на гауптштурмфюрера.

Тот нахмурился.

– Да, молодцом… по нынешнему времени… Спасибо за старания.

Они вышли с молодым человеком из барака, именовавшегося почему-то клиническим корпусом № 3, хотя он был единственным на лесной поляне, и направились к машине, что стояла в тени деревьев и была почти не видна, Ольшер шел впереди, больной – на шаг или два сзади… Тяжелое дыхание молодого человека было хорошо слышно капитану, и тот озабоченно морщился. Отворив дверцу, Ольшер предупредил больного:

– Тут, на сиденье, шинель, накиньте ее… В дороге переоблачитесь фундаментально.

Свет не понадобился капитану. Он не хотел, видимо, привлекать к машине внимание. Включил мотор и мягко, даже изящно вывел «опель» из тени на дорогу, усыпанную гравием. Около ворот, вернее, у будочки вахтера, остановился, тихо просигналил, показал вышедшему из укрытия дежурному – хромому солдату в форме, но без нашивок – пропуск. Тот козырнул, отворил ворота и встал в сторонку, освобождая проезд. «Опель» напружинился, как перед стартом, фыркнул и сразу, с места, метнулся на шоссе.