Хотя и по русскому и по литвинскому обычаю этикет, за исключением некоторых случаев, позволял женщинам сидеть за столом вместе с мужчинами, Анница, вежливо извинившись, сослалась на необходимость присматривать за кухонными делами, и мужчины остались одни, если не считать дворовых девушек, которые незаметно проскальзывали в горницу, чтобы подать очередное блюдо или сменить посуду, и так же бесшумно исчезали.

— Это глупое ребячество, Филипп, — корил Картымазов Бартенева. — Ты видишь, у тебя снова открылась рана.

— Пустяки, Лукич, — беззаботно отмахнулся Филипп. — Рана открылась — прекрасно! Я прямо чувствую, как из меня вытекает вся дурная кровь и возвращаются силы! Клянусь тарпаном, я сейчас в сто раз здоровее, чем когда меня заставляли лежать!

— Ну, дай-то Бог! — Картымазов поднялся с глиняным кубком меда в руке. — Друзья, позвольте поделиться с вами чувством, которое не покидает меня уже несколько дней. Много лет мы здесь жили самой обычной жизнью. Рубеж, как рубеж, здесь смешано все. Радость и горе. Вчера смерть и поминки, завтра свадьба и застолье. Буднично, однообразно и неизменно. И давно ничего не менялось. Но вот появился здесь этот совсем юный человек, Василий Медведев, и как только я увидел его — сразу понял: былое минуло. Точно: прошло три дня, и все изменилось. Я не могу твердо сказать, лучше нынче станет или хуже, но я точно знаю — теперь все будет иначе. И от этого чувства по моей душе пробегает знакомый холодок предвкушения борьбы и победы… И я сразу чувствую себя на двадцать лет моложе, а жизнь уже не кажется мрачной и беспросветной, несмотря на огромное мое нынешнее горе. А потом появился сын старого друга — князь Андрей, и долгие беседы с ним и с Филиппом, которого я знаю с пеленок и который как сын мне, еще больше утешили мою душу — до тех пор, пока живут на земле такие люди, — не все еще потеряно! И вдруг понял я — это непростая встреча! Какое-то таинственное и непостижимое чувство подсказывает мне, что не раз еще соберемся мы вот так все вместе и что открывается для нас сейчас новая страница нашей жизни… Давайте же выпьем за то, чтобы она была писана яркими красками!

Все встали и подняли тяжелые кубки с медом.

— Ничего в жизни не бывает случайно, любил говорить мой отец, и я уже не раз убеждался, как это верно. — Василий оглядел всех. — А что до нашей встречи — поверьте, я чувствую то же самое!

Филипп так растрогался, что даже глаза у него повлажнели:

— Я тоже.

— И я, — негромко и серьезно сказал Андрей, как произносят в конце молитвы "Аминь!".

Все выпили до дна и дружно разбили кубки вдребезги.

Испуганные грохотом девушки заглянули в дверь и прибежали с вениками подметать дощатый пол.

А еще через час веселые и захмелевшие, какими становятся люди после пятого кубка крепкого меда, они говорили наперебой каждый о том, что его больше всего увлекает.

— …Нет, ты представь себе, Вася, — помесь дикого лесного тарпана со степным татарским конем! Клянусь, я выведу эту породу! Ты только вообрази, какие у нее будут свойства!

— Очень любишь лошадей, я вижу, — улыбался Медведев.

— Еще бы! Так же, как Лукич своих собак, но псы — это что? Это так — игрушка, а вот ко-о-онь…

— Ну, почему же, — обиженно вмешался Картымазов, — я ничего не имею против коней, и ты сам знаешь, какая у меня конюшня… была до последнего времени… Но насчет собак — ты не прав!

Это не игрушка — не-е-ет… Добрый пес это…

— Да в этом мире нет ничего прекраснее лошадей, — горячо уверял Филипп. — Кто видел, как они на воле стадом несутся по степи?! Спины — волнами, глухой рокот кругом, будто сама земля гудит и пыль облаком стелется. Й-э-эх-ха!

— Да уж чего-чего, а это я как раз видел, — согласился Медведев, — все мое детство в степях прошло…

— А тарпаны?! — продолжал восхищаться Филипп. — Это еще лучше! Это только у нас есть, больше, говорят, — нигде в мире! Нет, ты подумай — надо же такое чудо: лошади — в лесах! Серые, как пепел, черная полоса по хребту, мышцы играют, шкура блестит, как маслом натертая! Эх, здорово! Ты знаешь, как они между деревьями виляют, если ты в лесу на тарпане — никто с тобой не потягается — ты царь!

— Наверно, мой Малыш — помесь с тарпаном, — потому что он в лесу чувствует себя как дома.

— Вполне вероятно! Естественным путем тоже новые породы появляются! Покажешь коня — я тебе сразу скажу! Ну, а ты-то сам, ты кого любишь?

— Да я… — смутился Медведев. — Я вообще-то…

— Лешего он любит, — вставил Картымазов, прерывая беседу с Андреем, — не слыхал разве? Часто поминает!

Медведев смутился еще больше.

— Да нет, понимаете, ж вырос в степи и леса до восьми лет в глаза не видал. А матушка мне все сказки рассказывала, и там: как только лес — так сразу леший! Так вот, когда я впервые в жизни поехал с отцом и другими казаками в лес за деревом для засеки, я все озирался по сторонам, ожидая, когда же он наконец появится и как будет выглядеть… И когда позже я уже много раз бывал в лесу, научился бесшумно ходить по нему, распознавать следы, ночевал там не раз в одиночестве, но никогда не встретил никакого лешего, я был очень разочарован, и тогда в мою юную голову пришла мысль, что раз лешего нет, им можно клясться совершенно безнаказанно — и вот я стал говорить: леший меня раздери, если, мол, то — не то. И ничем не рискую, поскольку если даже то окажется не тем — никто меня вроде и не раздерет…

— Хитер ты, однако, Василий, — рассмеялся Картымазов, — но все же не забывай, что леший — сила нечистая, и хоть его не видно, да вдруг есть?!

— Да уж меня много раз наказывал наш боевой батюшка поп Микула. Это было очень смешно: как услышит от меня про лешего, тут же басом: "А ну, Васюк Медведев — сто раз "Отче наш" на коленях — понял?! А еще раз услышу. — выгоню из храма к чертовой матери! Тьфу ты, прости меня, Господи, грешного, ей-богу, не виноват, с языка сорвалось!"

— Андрей, а у тебя есть что-нибудь в этом роде? — спросил Филипп, когда умолк смех после медведевского рассказа.

— Да. У меня есть лебедь. Даже два. Один — на гербе нашего рода, а другой — живой, он плавает в пруду возле нашего дома, и семейное предание гласит, что это прямой потомок того самого, что на гербе.

— Интересно! И что это за предание?

— Ну, наверно, вся эта история, если она действительно имела место, началась около трехсот лет назад. Основоположник нашего рода князь Святополк Владимирович не зря получил зловещее прозвище "Святополк Окаянный". Это был, пожалуй, самый кровавый из всех Рюриковичей. В борьбе за киевский престол, за власть и за славу он беспощадно убил ни в чем не повинных, любящих его братьев Бориса и Глеба, ставших потом православными святыми, а затем и брата Святослава. И только с последним оставшимся в живых братом — Ярославом — никак не удавалось ему сладить. В долгой, жестокой войне было пролито много крови и загублено много ни в чем не повинных людей, но победа все не давалась ни одному из братьев. Разобьет Святополк Ярослава — тот бежит к варягам и возвращается с новым войском. Разобьет Ярослав Святополка — тот бежит в Польшу к тестю своему, королю Болеславу Храброму, и идет обратно со следующими полками.