Теперь же она будто, напротив, поднималась все выше и выше, чувствуя кончиками рук и ног ледяной холод мироздания. Голова же ее была легка, и в ней оглушительно пели птицы: свист стоял такой, словно она попала в майский лес. Сквозь этот свист умиротворяющим ручейком звучал голос Натальи. Она даже подумала о том, что у нее так замерзли ноги потому, что она их промочила в этом ручье, звенящем ледяной водой.

Наталья рассказывала ей снова о том, что она помолодеет и воскреснет, как Спящая красавица, и о том, что у них комплексная программа, а не только два раза в месяц подтяжка лица. Внушала ей, что надо делать алмазный пилинг, обертывания водорослями и коррекцию бровей, и вообще, у них есть стилист, который предлагает поменять весь внешний облик. Тут очнувшейся Вике вспомнились вопросы про часы и сумочку.

— А вы всегда лиловую помаду используете? — продолжала свой допрос Наталья.

— Нет, что вы! Я всегда — в тон одежды. Я же в сиреневом джемпере сегодня и пальто у меня с сиреневым воротником и манжетами…

— Вы целый год будете пользоваться только нашей косметикой. Все знакомые будут удивляться, как вы отлично выглядите.

Вика вспомнила про любовницу мужа и подумала, что это было бы здорово: сбросить года…

— И сколько стоят процедуры?

— Несколько тысяч в месяц в зависимости от того, какие процедуры вы пожелаете. Это может позволить себе каждая женщина! Но у нас предоплата за год или два. Это я сразу предупреждаю, что мы не делаем одноразовые процедуры, только комплекс, но мы оформляем кредит.

— Но мне не дадут кредит с моей зарплатой.

— Пустяки, у нас все предусмотрено. Вот бланк, подпишите — и забирайте абонемент и косметику.

Вика посмотрела на бланк заказа, на заявление о кредите, где была заверена совсем другая сумма ее оклада и работала она совсем в другой организации…

«Заманчиво помолодеть…» Голова кружилась от эйфории такой перспективы. Лицо горело, словно обожженное южным знойным солнцем, и было стянуто, как от сильного ветра и морской воды. Она попробовала пальцами свои щеки: они были на ощупь как атлас. «Интересно, а какое будет ощущение, если провести по ним губами?» Рука непроизвольно потянулась за ручкой. Но зазвонило в сумочке.

— Ты где? — спросила мама. — Меня тошнит. И голова кружится. Я не знаю, что это такое… Что-то странное…

— Цветок лотоса… — пробормотала Вика. — Извините, но мне надо бежать: с мамой плохо.

— А мы никого не выпускаем, пока они не дадут хотя бы десять телефонов своих знакомых!

— Отстаньте, мне бежать надо!

— У нас такие правила, — изрекла Наталья голосом с визгом металла по стеклу…

Вика в каком-то трансе выхватила из сотового и продиктовала номера телефонов знакомых женщин косметологу.

Выйдя из медицинского центра, вспомнила:

«…Ранним утром, когда цветы только распускаются, их лепестки окрашены в ярко-голубой цвет утреннего неба. Постепенно они бледнеют и выцветают — и к середине дня в зарослях лотоса можно наблюдать всю гамму цветов — от ярко-сиреневого и ультрамаринового до почти белого. Цветы обладают несильным, но восхитительным запахом и сияют, как голубая луна…»

К вечеру цветы поблекли и захлопнули свои дурманящие венчики.

И все же наступил день, когда с Глеба сняли гипс. Он ждал этого дня с нетерпением и детским страхом, что придется как-то отвечать за свои поступки, о которых родители на время его болезни забыли. Однако одна нога срослась неправильно, ее пришлось ломать и накладывать гипс снова. Потихоньку он начал ходить по квартире на костылях. Легче от этого не стало. Теперь к холодному презрению сына и раздражению жены прибавился осуждающий, испускающий жесткое рентгеновское излучение, взгляд тещи, выскакивающей каждый раз из своей спальни на стук костылей. Но тем не менее он теперь кое-как обслуживал себя. Он был благодарен Вике, что она ухаживала за ним, не подала на развод: а то куда бы он делся? Не домой же ехать к маме в их городишко? Он думал о том, что это неправда, что разбитую чашку нельзя склеить: можно, только обращаться с ней надо бережнее. Вопрос был в том, чем и как склеить… Жили по разным комнатам, сын по-прежнему контактировал с ним через автоответчик: «Абонент занят, оставьте сообщение». Вика общалась с ним как с больным, как с человеком, который шагнул за черту, за которой он перестает что-то понимать и воспринимать адекватно, поэтому к нему начинают относиться как к домашнему животному: ухаживают и любят, но за ровню себе не признают и советов не спрашивают.

Он исподтишка разглядывал жену. Симпатичная, ухоженная женщина, но усталость лежит синими кругами под глазами. Глаза воспалены — и красные прожилки напоминают участки дорог, обозначенных на карте, на которых пробки. Скулы заострились, а подбородок оплыл, точно подходящее тесто. Светлые, легкие волосы рассыпаются, будто их слегка пошевелил ветерок. На лице первые морщинки, бегущие, словно трещинки на штукатурке покосившегося дома. Губы живут на лице, как лепестки шиповника, зацветшего поздней осенью, сброшенные на первый снег. Страшно захотелось согреть эти губы своим дыханием, вдохнуть в них жизнь, ушедшую с тем звонком из больницы, долетевшим обухом топора. Но не решился. Взял в ладони руку, тоненькую, будто у ребенка, с выпирающей косточкой на запястье, словно под кожицу закатилась целая вишенка, и синенькими проводами вен, утекающими в глубину венериного бугорка, по которым бежал ток жизни. Осторожно задержал кисть жены в ладони, словно медузу, вытащенную из бирюзовой, пропитанной солнцем воды, боясь, что она тут же растает. Но рука безжизненно лежала в его ладони. Бережно поднес к губам, зажмурился от запаха миндаля, лизнул шершавым языком, чувствуя солоноватый вкус кожи и упругие стебли вен, застывшие в безмятежной воде и встревоженные его дыханием. Губы побежали по этим стебелькам и бережно целовали пальчик за пальчиком, а истосковавшийся язык облизывал каждый ноготок, точно маленький розовый леденец, пропитанный малиновым сиропом.

И хотя гипс сняли, опираться на раздробленную ногу он не мог и по-прежнему ходил на костылях. Врач посоветовал ему начать плавать. Вика взяла отпуск — и они поселились на даче. Ходить здесь было тяжелее, чем дома: костыли после дождей утопали в мягком глинистом грунте, на пути все время вырастали бугорки и ямки, он чувствовал страшное напряжение, от которого выступал пот. Хорошо, что лето было сухое, а то бы он не смог ходить даже по саду. С большим трудом спускался с крыльца: съезжал, как с горки, по слани от лодки. Сходил вниз к реке почти час. На берегу отдыхал. Берег был окутан розовым туманом иван-чая, заканчивающимся у кромки воды парящим на ветру облаком из метелок злаковых: колыхались в ритм ряби на воде соцветия тростника, ежи и озерного камыша, подметающие пьянящий воздух.

Сидел и смотрел, как бежит вода. Подрастающие мальки, кто поодиночке, а кто маленькими стайками, резвились около берега в нагретой солнцем воде. Вода была прозрачна — и видно было, как со дна поднимаются кувшинки, тянущиеся вверх темными тенями стеблей, переплетенных с какими-то водорослями, казавшимися диковинными подводными зверьками. Тугие листья, по форме напоминающие сердце, распластались на сморщившейся от ветра реке и мерно покачивались в такт биению его сердца. Желтые кубышки цветов на тихой воде выглядели заснувшими цыплятами, над которыми зонтиками нависали бледно-розовые цветки сусака.