Да уж! В самую сердцевину своенравности Костиной уколол, черт облезлый! И Костю такие мыслишки корежили.

С прошлого года, после расформирования партизанских отрядов, вернулся Костя к лихому делу, принялся было за конокрадство, кражи и разбой на дорогах, собрав пяток земляков-уголовников, с которыми знался еще в спиртовозах.

Шарили в основном по Ингодинской долине, но недолго. Милиция стала на хвост садиться. Хлопцы-подельнички — врассыпную. И Костя затаился на время в родной Куке.

Занялся извозом на собственной паре лошадей. Возил пассажиров по Улетовскому тракту. Фартило доставлять народ и на прииски в Оленгуй. Хотя все равно — бедно жил.

И вот, этим летом, отвез в Оленгуйский поселок двух китайцев да обратно до станции Кука посадил парочку других… Верстах в восьми — десяти от станции, допетрив, что везут китаезы золотишко, убил обоих, забросал ветками в густом лесном кустарнике, врезавшемся островком в вековую чащобу сосновой тайги.

Но недели две спустя крестьяне-сенокосчики нашли раздувшиеся трупы, по традиционным косичкам опознали в них китайских старателей. В Куку приехали их компаньоны, которые прямо указали на Костю, как не раз возившею их на прииски.

Вызвали его в сельревком, а он вытаращил глаза под дурачка, мол, разве красный партизан на такое способен. Да я, де, своих китайцев до станции довез и сам видел, как они в поезд сели!

Председателю кому верить: своему в доску мужику, с партизанским прошлым, семейному, или узкоглазым «ходям», добытчикам забайкальских сокровищ?

А рано утром Костя из деревни скрылся, добрался до Читы… И пошло-поехало!

Костя, словно воочию, увидел смирившийся с неизбежным взгляд второго китайца-старателя, когда хватил топором первого, ударом раскроив ему череп и отбросив за телегу.

Растворившись в Чите и снова собрав вокруг себя кучку былых подельничков, Костя начал заявлять о себе нагло и громко — разбоями и налетами на магазинчики и лавочки, которых в столице Дэвээрии расплодилось, что грибов после дождя. Не боялся огласки, наоборот, поощрял распространение среди уголовной шатии-братии россказней про свои «подвиги», нынешние и былые, контрабандные. А где чего и приукрашивали, придумывали базарные «летописцы», смачные подробности приписывая Костиным похождениям и восторгаясь его удали, — так это, по Костиному разумению, еще и лучше — веса прибавляет среди лихих людишек. И разве не молва о фартовом и удачливом налетчике способствовала крутому повороту — интересу, который возник в отношении Кости у Кирьки Гутарева, главаря довольно крупной читинской шайки?

Кирилл Гутарев — та еще фигура. Незаурядная личность. Мускулистый и поджарый, наглый и азартный, лощеный брюнет среднего роста с холеными пальцами, обращавшими на себя внимание нервной беспокойностью, из-за чего Гутарев постоянно чем-то занимал руки — платок комкал, мял каучуковое колечко, выстукивал по столешнице какие-то ритмы, выискивал соринки на пиджаке.

Ходил он в темной суконной паре, заправив брюки в лаковые сапожки с невысокой голяшкой, под пиджаком — просторная рубаха навыпуск с расшитым васильками воротом и перламутровыми пуговками. А под рубахой, за брючным ремнем, — «браунинг». Плоский, маленький, дамский.

На дело же Гутарев брал «маузер». Обращался умело, любого научит, какую систему ни дай. Поговаривали, что Гутарев — бывший золотопогонник, но у Семенова не служил, с запада прикатил, еще до Каппеля. Выправка чувствовалась, но из офицерского шмутья никогда ничего не надевал. Будто после белоофицерства зарок себе дал.

А Костя, наоборот, дюже военную форму любит. Гимнастерочку надеть, без морщинки под ремнем, папаху заломить, да еще при шашке и чтоб сапоги со шпорами и со скрипом! В партизанах было форсу нагонял!

3

Партизанской страницей своей жизни Костя гордился. Там-то он крылья развернул!

А попал в партизаны удивительно, вовсе не по идейному настрою. Из-за своей старой контрабандной привязанности.

С бачком за плечами в Маньчжурию Костя шастал недолго, потом куда как все основательно организовалось — бочками в помеченных товарных вагонах, по железной дороге, через подкупных людишек на таможне и на железке. Сеть, в общем, налажена была вполне! Старый черт Бизин к ней тоже в свое время руку приложил — одна из причин, за что в шестнадцатом погорел в Харбине. Но и вернувшись в Читу, раззор свой тоже через контрабандный спирт лечил, с другого конца цепочки зайдя. Смех! Раньше спиртовозы у него в Харбине разживались товаром, а опосля — к нему со сбытом.

Вот из-за спирта и приключился с Костей совершенно невероятный случай. Он любил его вспоминать, а еще больше нравилось, когда в застолье про то Цупко собутыльникам рассказывает в Костином присутствии.

Дело было в девятнадцатом году. В Антипихе Костя с помощничками разгружали с товарняка бочонки с контрабандным спиртом. Обычно так и делали, до Читы не везли, потому как на центральном вокзале, Чите-II, так и на Дальнем, на Чите-I, устраивались периодические проверки на предмет обнаружения контрабанды. Проще было выгрузить в пригороде, а оттуда доставить, куда надо в городе, гужевым транспортом, на подводах.

В этот раз при разгрузке фарт не прокатил — накрыл японский патруль, из гарнизона, что стоял в Антипихе.

Братва кинулась от вагона врассыпную, но Костя и еще трое прямиком в лапы к узкоглазым угодили! А у япошек инструкция одна: уголовную шантрапу семеновцам отдавать, самим от экзекуций воздерживаться. В общем, передали задержанных команде прапорщика Бянкина, а у того разговор короткий: троицу, что у Кости на подхвате была, — под розги, пороть нещадно, а старшого — под расстрел. Старшой — Костя, потому как Бянкин его прекрасно знал: до спиртишка дармового любитель был большой! И засунули бянкины казачки чуть живого Костю в каталажку до Уфа. Чуть живого потому, что «отделали» от всей души В общем, умылся Костя кровавой юшкой от казачков, хорошо еще, что глаза-зубы не повыбивали да ребра не переломали.

Чего уж там поутру меж Бянкииым и японским комендантом вышло, но командир узкоглазых своих для расстрельной процедуры отрядил. А Костя ночью — как чувствовал такой исход! — сумел развязаться. Когда же на рассвете замком на дверях загремели, намотал веревку на руки за спиной, для близиру.

Три низкорослых японца-конвоира в песочной форме с винтовками наперевес что-то пролопотали по-своему, но Костя и так понял: пустят его в распыл! К тому и склонилось — забрали и повели к леску, на овражек. Один, стало быть, впереди топает, а другие два — позади.

У Кости аж концы намотанной на руки веревки в кулаках взопрели. Момент бы улучить!..

Тут задние конвоиры момент и дали — прикурить остановились, винтовки свои дулами вниз свесили. А передний, с Костей в трех шагах за спиной, под бугорок зашагал.

Обернулся Костя, глядь — полускрытые бугром конвоиры увлеклись, чиркают на ветру.

Тут и прыгнул Костя на переднего, хватил сзади кулаком-кувалдой по башке, только кургузая фуражка-бескозырка в пыль — шмяк! Подхватил винтовку, затвор чуток назад — есть патрон! — и вдарил по курякам! Один сковырнулся, а другой — наутек. Как заяц, запетлял «микада», чтоб пулю не схлопотать!