— В соответствии с вашим указанием я познакомился и коротко сошелся с одним, заговорщиком из «Народной воли». Его зовут Гриневицкий, Игнатий Иоахимович Гриневицкий.

— Из поляков? — Нергаль продолжал буравить Серпинера взглядом.

— Так точно. Сын обнищавшего польского дворянина Минской губернии. Учился в технологическом институте, но выгнали.

Журналист замолчал. Нергаль в задумчивости поднял к глазам бумаги, еще раз их просмотрел.

— Это означает фактический разгром организации, — заметил он. — В январе арестован Окладский, затем полиция накрыла конспиративную квартиру, захватила типографию и мастерскую, где они готовили свои бомбы. Теперь вот Андрей Желябов…

Серпинер встрепенулся. Он и раньше подозревал, что у Нергаля в «Народной воле» есть еще, по крайней мере, один источник информации, с помощью которого полковник перепроверял его донесения. Теперь же, судя по тому, что тот знал даже имена заговорщиков — а их в своих рапортах Серпинер никогда не указывал, — подозрение превратилось в уверенность. Полковник меж тем убрал бумаги в карман теплой, стеганой куртки, взял со стола трубку.

— Налейте себе, Серпинер! Можете и мне, но немного. Когда ваша работа окончена, моя еще только начинается…

Почувствовавший себя поощренным Серпинер наполнил рюмки водкой. По опыту он знал, что Нергаль не ограничится письменным докладом и захочет знать его мнение о складывающейся ситуации, а заодно и как можно больше мелких фактов и деталей. Журналист не ошибся.

— Так вы тоже считаете, что заговорщики стоят на пороге полного провала? — полковник чиркнул спичкой и замер, глядя на Серпинера и тем подчеркивая важность своего вопроса. Потом закурил, бросил спичку на тарелку, где она с шипением потухла.

— Не берусь об этом судить, герр полковник. — Свет керосиновой лампы играл на стекле пузатого графина. — Организация глубоко законспирирована, и даже Гриневицкий о многом, скорее всего, не знает. — Журналист поднял глаза на Нергаля. — Лично он считает, что и типографию, и мастерскую полиции выдал Иван Окладский, и многие разделяют такое мнение. Впрочем, какое теперь это имеет значение…

Советник пыхнул трубкой, спросил, не вынимая ее изо рта:

— Вы хотите сказать, что «Народная воля» отказывается от проведения террористических актов?..

— Нет, герр полковник, вовсе нет! — энергично замотал головой Серпинер. — Гриневицкий даже намекал, что активных действий можно ожидать в самое ближайшее время…

— Когда была с ним встреча? — вопрос прозвучал отрывисто и резко.

— Сегодня утром. Он сам меня нашел, был очень возбужден, когда рассказывал о том, как в типографию нагрянула полиция. Его спасла случайность. Где-то за час до облавы, когда он набирал текст номера газеты, он вдруг вспомнил, что целый день ничего не ел. Ближайшая булочная оказалась закрыта, и ему пришлось идти пешком чуть ли не версту, ну а на обратном пути… жандармы, свистки, весь квартал оцеплен…

Нергаль нахмурился.

— Вы сказали, что он сам вас нашел? Это грубейшее нарушение всех законов конспирации.

— Виноват, герр полковник. У Гриневицкого было очень срочное дело. Он просил меня помочь достать динамит…

— Динамит?.. — советник был откровенно удивлен и этого не скрывал. — Но почему вас?

Под жестким, изучающим взглядом Нергаля Серпинер чувствовал себя неуютно. Ему страшно, до колик в желудке хотелось выпить, но он не решался. Что-то в их разговоре пошло не так, и он уже сожалел, что ляпнул, не подумав, про приход к нему Гриневицкого. Однако, надо было что-то отвечать и как-то выкручиваться из сложившейся ситуации.

— Почему меня? Но ведь вы, герр полковник, сами рекомендовали выказывать террористам всяческое сочувствие! Последние события так взволновали Гриневицкого, что он с трудом мог говорить…

И опять Серпинер почувствовал, что сморозил ка-кую-то глупость, но сам ход разговора и немигающий взгляд советника толкали его продолжать.

— … По-видимому, за ним по пятам идет полиция, и на свободе осталось всего несколько человек — к кому можно было бы обратиться с такой просьбой? Вчера вечером он уже ходил на квартиру Желябова, но, понаблюдав за ней, обнаружил там засаду. Поэтому Гриневицкий и решил, что тот арестован.

— Что ж, объяснение исчерпывающее, — улыбнулся вдруг Нергаль, и эта неожиданная улыбка странным образом напугала Серпинера. Страх журналиста увеличился бы безмерно, догадайся он о том, к какому выводу, слушая его, пришел полковник. Но мысли свои Нергаль держал при себе. Очень просто, даже с некоторой теплотой в голосе, он сказал:

— Выпейте водки, Серпинер, я вижу вам вся эта история стоила больших нервов.

Советник и сам приложился к рюмочке, после чего заново разжег потухшую трубку.

— Ну и что же вы Гриневицкому ответили?

— Сказал, что подумаю, — Серпинер говорил с набитым ртом, активно налегая на закуски.

— Что ж, мудро! — похвалил Нергаль. — Мне вообще нравится, как вы работаете, и я поставлю перед Берлином вопрос о вашем денежном поощрении.

Полное, мятое лицо журналиста расплылось в довольной улыбке. Зачем ему было знать, что в столице ни о каком Серпинере никогда не слышали и деньги на оплату агентов пачками лежат в сейфе советника в посольстве. Человеку, вздохнул Нергаль, надо говорить только то, что он хочет услышать и способен понять, и не более того. Вслух он заметил:

— Деньги, женщины, слава — что еще надо? Правда, — полковник как-то криво усмехнулся, будто вспомнил о чем-то неприятном, — как бы мы с вами хорошо ни работали, а слава все равно достанется дипломатам. Если они предотвратят войну, их станут величать миротворцами, если ее развяжут, — защитниками национальных интересов, а мы в любом случае останемся в их тени.

Нергаль сам взялся за графин и плеснул водки в обе рюмки. Правда, та, что стояла перед ним, была и так почти полна.

— Ну и где же вы собираетесь доставать динамит? — голос советника звучал так беззаботно и по-домашнему, как будто разговор шел о чем-то совершенно будничном и обыденном.

Журналист поперхнулся, на глазах навернулись крупные слезы. Откашлявшись, он попытался сказать что-то вразумительное, но попытка эта кончилась неудачей:

— Эээ…

— Не стоит волноваться, Серпинер, неужели мы с вами не достанем такой пустяшной вещи?.. — Нергаль с улыбкой смотрел на своего агента. — Да и, я так понимаю, Гриневицкому много не надо. Только слушайте меня внимательно и хорошенько запоминайте: с ним — никаких личных контактов! — Взгляд полковника опять стал жестким, нацелился в лоб Серпинера.

Журналист кивнул. Дар речи вернулся к нему, и он сказал:

— Яволь, герр оберст!

Их разговор, под выпивку и закуску, продолжался далеко за полночь. Лишь под утро Нергаль открыл собственным ключом дверь пустой, холодной квартиры и, не раздеваясь, прошел в свой кабинет. Дрова в камине разгорелись сразу. Скинув на кресло пальто, полковник вытащил из потайного сейфа все лежавшие там бумаги и разложил их на письменном столе. Внимательно просматривая документы, он один за другим бросал их в огонь, потом собрал пустые картонные папки и тоже сжег. Когда работа была закончена, полковник налил в бокал французского коньяку и выпил залпом. За тяжелыми, непроницаемыми шторами вставал серенький петербургский рассвет.