Они побрели вдоль дороги. Кеи покачивался на каблуках, Косуке следовал за ним, расплескивая кока-колу себе на пальцы.

— Слушай, а откуда у тебя бабки? — спросил он, тронув Кеи за плечо.

— Я их не украл, если ты об этом.

— Я не говорю, что украл. Я спросил, откуда они.

— Это твой недостаток. Ты никогда не говоришь прямо.

— А ты во всем видишь недостатки.

Кеи засмеялся:

— Разве я не прав?

Косуке допил колу и отбросил бутылку, которая исчезла в высокой сухой траве. Они шагали дальше. Проходя через бетонный мост, Кеи сплюнул в воду. Этот мост, который построили, казалось, исключительно от нечего делать, соединял две безликие деревушки. Собака, лежащая у дороги, приподняла голову, но лаять ей было явно неохота.

— Куда мы идем? — поинтересовался Косуке.

Кеи пожал плечами:

— Куда-то. Я не знаю. Да куда здесь идти-то, в этой дыре?

Косуке взглянул на часы, и Кеи едко усмехнулся:

— У тебя что, другие планы?

— Иесуги обосрется от злости, если мы не вернемся.

— Ну и ладно.

Гора на горизонте казалась бледно-голубой пирамидой. По обе стороны дороги тянулись, словно блеклое лоскутное одеяло, поля с разбросанными по ним фермами. Из любой точки этого городишки была видна его окраина.

— Знаешь, в чем я не нахожу недостатков? — спросил Кеи. Он снова улыбался.

— В чем?

— В якитори[19] из «Лисьей норы». Ну что, заглянем туда, Косуке-кун[20]? Я даже разрешу тебе завести твои долбаные американские любовные песенки.

— Кеи…

— Черт, только не это. Слышь, хорош. Давай сядем за столик на улице, с якитори и пивом, и будем обозревать местных толстушек, как два короля. Расслабься, старик!

— Но Иесуги…

— Да забей. Ну что он сделает, выгонит тебя? Так тебе же будет лучше.

Косуке бросил насмешливый взгляд в небо и представил, каково это, жить в другом месте.

В это время суток в «Лисьей норе» было малолюдно, и друзьям представилась возможность занять лучшие места для наблюдения за стайками школьниц. Отбросив последнюю шпажку, Косуке облизнул пальцы.

— Вот что, — сказал Кеи, похлопывая себя по пузу. — Этот цыпленок — единственная стоящая вещь сегодняшним утром на этой гребаной горе.

— Так вали отсюда!

— Вот увидишь, Косуке: через пару лет я как пить дать рвану в Токио. Буду жить в городе, со всеми су-перскими наворотами. — Тут он кивнул в сторону улицы: — Э, зацени эти буфера! Жаль, что лицо ее все в прыщах.

Косуке посмотриел на девушку, довольно хорошенькую, поражаясь способности Кеи говорить одновременно о совершенно разных вещах.

— А что, если Токио окажется такой же сраной дырой?

Кеи покрутил бутылку с пивом между большим и указательным пальцами, затем, допив из нее, ответил:

— Ну, поеду дальше. В любом случае хуже, чем здесь, не будет.

— А как тебе эта?

— С кривыми зубами?

— Нет, которая пониже.

Кеи, ковыряя в зубах палочкой, усмехнулся:

— Я начинаю думать, что ты зациклен на толстухах.

— Она-то уж точно к ним не относится, мать твою!

— Я не сомневаюсь, что она славная девушка и что твои родители — условные — были бы в восторге. Но если по правде — она просто жирная свинья.

— Кеи, не могу вспомнить случая, чтобы ты сказал хоть об одной девчонке в городе: «Она ничего».

— Потому что здесь таких нет.

— Ни одной? Во всей округе?

— Никого, чтоб я сдох. Покажи мне хоть одну сносную девку в этом вонючем болоте.

Ивата помотал головой.

— Ну давай, хоть одну!

Косуке допил пиво, вытер насухо пальцы и кивнул.

Они шли по пустынным полузатопленным рисовым полям в направлении карамельно-медной полосы деревьев. В лесу царил густой непроглядный мрак, поскольку сюда никогда не мог пробиться солнечный свет из-за тени, отбрасываемой горами. Пробираясь через бурелом, то и дело подныривая под поваленные деревья, они наконец добрели до тропинки, испещренной оленьими следами.

Они прошли около мили, прежде чем перед ними возникла кирпичная стена высотой почти в человеческий рост, и Косуке предложил обойти ее с одной стороны. Посреди огороженного участка стоял дом, а от вида чудесного сада, в котором с тихим шелестом по камушкам струились ручейки, невозможно было отвести взгляда. Казалось, все здесь, от изысканных растений до камней, существует в единой гармонии.

Из-за стены послышалось негромкое потрескивание. Косуке, вслед за ним и Кеи, заглянули через ограду. От небольшой пирамидки из хвороста, обложенной каштанами в игольчатой кожуре, тянулся дымок, который уходил ввысь через закрепленный над костром полотняный мешок. Рядом лежала горстка уже очищенных печеных каштанов.

Но на все это Косуке не обратил никакого внимания. Его заворожила фигура девушки, сидевшей у костра с книгой в руках. Она изредка отвлекалась от чтения, чтобы раздуть пламя костра. Ее волосы были прихвачены широкой лентой. Чтобы не пропахли дымом, предположил Косуке. В золотистом свете пламени ее красивое лицо казалось просто волшебным, а губы напоминали два ломтика спелого красного яблока. Косуке до смерти захотелось узнать, зачем она так ярко их накрасила. Зачем — и для кого.

— Смотри, — прошептал он, — какая.

Кеи бросил взгляд на друга и заметил, что член Косуке уперся в кирпичную кладку. Прикусив губу, Кеи еле сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Ладно, — ответил он шепотом, снова глядя на девушку. — Засчитано.

А девушка, щурясь на солнце, захлопнула книгу, даже не подозревая о двух своих поклонниках.

Ивата шел по ярко освещенным улицам Роппонги мимо иностранных посольств, международных школ, модных бутиков и галерей современного искусства в сторону небоскреба элитного жилого комплекса «Парк Резиденс». Он пересек парк Хинокитё с его каменными садами, кипарисами и искусственным озером, окруженным голыми вишневыми деревьями.

Ивата прорвался сквозь толпу журналистов, взявших в кольцо здание «Парк Резиденс», и предъявил свой значок полицейскому при входе. Изысканный вестибюль пустовал, если не считать безупречно одетого консьержа за стойкой. По натертому до блеска полу из розового мрамора Ивата направился вглубь коридора, по обе стороны которого стояли столики с дорогими лампами и стулья в стиле модерн. На стене висела большая репродукция рисунка Генри Мура[21] «Роза и зеленые спящие».