В далекой шлюпке поднялась чья-то фигура, чтобы помахать в сторону «Сейлы». Раладан ответил тем же и пошел к себе. Он терпеть не мог прощаний.

Ридарета тоже их не любила. Снова усевшись в лодке, она перестала вертеться, не желая усложнять работу гребцам. Она обменялась несколькими словами с державшим румпель Бохедом, даже многообещающе подмигнула ему, и они какое-то время шутливо перекидывались односложными словечками, непонятными матросам за веслами. Потом замолчали. Бохед не был чересчур разговорчив, да и она утратила желание общаться, хотя на мгновение у нее промелькнула мысль, не спеть ли рыжему капитану песенку… Однако она отказалась от нее, из страха перед Раладаном. Ей хотелось лишь пристать к набережной, выйти из шлюпки и встретиться с Таменатом.

Ей нравился этот великан-старик. Но вместе с тем ей казалось, что его время уже прошло, по-настоящему прошло. Достигший почтенного возраста, но все еще крепкий математик Шерни должен был давно умереть, ибо его дальнейшее пребывание среди живущих казалось попросту вредным. Она не знала, откуда у нее это убеждение. Но когда она смотрела на Тамената, у нее всегда создавалось впечатление, будто он… не подходит ко всему остальному. К ней, к людям, котам, домам, ко всему Шереру. Это впечатление нарастало постепенно, а теперь все выглядело так, будто среди блюд и бокалов, между паштетом и отварным мясом, на столе поставили старый ботинок… Явно неуместная вещь, даже хотелось сказать — из другого мира. В чем заключалось это отличие старого посланника? Замечал ли это отличие кто-то еще? Она забыла спросить Раладана.

Коротко попрощавшись с Бохедом, она показала ему, как попасть в переулок таверн, где возле стен разлеглись на скамьях громбелардские красотки. Только один матрос должен был постоянно сидеть в лодке, чтобы в случае чего быстро собрать остальных.

Они расстались.

Задумавшись, она почти не замечала толп, которые так ее утомили, когда она в первый раз оказалась в Лонде. Не замечала она и удивленных, порой открыто провоцирующих взглядов, оценивавших ее зачесанные на левую сторону густые волосы (падающий на лоб локон почти полностью закрывал повязку на глазу), скользящих по выпуклостям и округлостям тела. Грубая юбка гладко облегала бедра, а пояс с мечом подчеркивал узкую талию. Ее подпорченная увечьем красота тоже была проклятием, и даже большим, чем мнимое бессмертие, о котором почти никто не знал. Бессмертие и вечная молодость не бросались в глаза на улицах, но красота… Именно сейчас Ридарета осознавала то, о чем говорил Тевене Глорм и о чем размышлял Таменат: она не могла скрыться в толпе, ее всегда и везде узнавали. Она неизбежно привлекала к себе внимание.

И всегда, увы, об этом следовало помнить.

Кем бы ни был мужчина, схвативший ее сзади за покачивающиеся ягодицы, он горько пожалел о своем поступке. Хотя — успел ли вообще пожалеть? Погруженная в задумчивость, блуждая мыслями между Таменатом и Раладаном, она обернулась, и… ее единственный глаз, оттененный завязанной наискось повязкой, внезапно погас, утонув в смоляной черноте, поглотившей белок, зрачок… Ударив незнакомца, она расколола ему башку, словно треснутый глиняный черепок или скорее горшок с кровавым супом — на землю хлынула отвратительная мешанина мозга, обрывков кожи, обломков костей и крови. В толпе послышались крики и стоны, люди спотыкались и падали, разбегаясь во все стороны, в то время как другие, охваченные ужасом, стояли на месте, не в силах пошевелиться. Человеческое туловище, увенчанное бесформенными остатками головы, казалось, несколько мгновений жило самостоятельной жизнью, прежде чем рухнуть у ног одноглазой женщины, стоявшей с оскаленными зубами и занесенной для нового удара рукой, неестественно выгнутые пальцы которой походили на сломанные. Многие запомнили черную бездну на месте ее единственного глаза.

Женщина внезапно попятилась, слегка ошеломленно огляделась — и это был уже нормальный человеческий взгляд, — после чего опустила руку и, прикусив губу, быстро зашагала прочь. Все разбегались на ее пути, она же шла все быстрее, пока не побежала. Наконец она скрылась где-то среди улочек портового района, где уже не было свидетелей случившегося.

Когда это до нее дошло, она замедлила шаг, но шла уже не в сторону дома Огена; ей стало ясно, что она забрела в какие-то закоулки. Улыбаясь и одновременно всхлипывая от боли, она безотчетно ощупывала искалеченную руку, ища неестественные вмятины и утолщения, пытаясь вправить кости, которые могли криво срастись. Проклятое слабое тело, сколь же убогим орудием оно было для заключенной в нем силы! Она повернула назад, но через несколько десятков шагов снова оказалась в вонючем переулке. Опершись о стену дома и сунув под юбку здоровую руку, она потерла у себя между ног. Кто-то таращился на нее, но, к счастью, у него было больше ума (а может быть, просто меньше темперамента), чем у того, который ухватил ее за задницу. Приложив руку ко лбу, она присела, все еще опираясь о стену, и подняла взгляд к чистому небу, видневшемуся между крышами. Нужно было прийти в себя… Уже не в первый раз счастливая Риолата вела поединок с обеспокоенной Ридаретой. Убийство опьяняло Риолату; Риолата убивала бы без перерыва, по крайней мере, досыта. Когда-то такого не было. Но душа Гееркото уже основательно слилась с душой обычной женщины, что-то ушло, что-то пришло, бывали обоюдные победы и точно так же — обоюдные поражения. Ридарета платила Риолате дань, увеча свое тело, причиняя ему блаженную боль, но взамен держала ее в своей власти; когда-то это было невозможно. Но владела она ею только до определенной степени, вернее, до определенного момента. Когда кровь уже потекла и когда отозвалась боль, чужая боль… тяжело было удержать разрушительные силы Рубина. Однажды, когда морская стычка подошла к концу и не осталось врагов, Риолата могла прикончить собственных матросов. К счастью, там находился Раладан, единственное существо на свете, которого Риолата не смела тронуть. Не смела, ибо знала, что Ридарета ее бы за это убила. Она отрубила бы мечом проклятую башку и выбросила в море рыбам на съедение, оставив на досках палубы глупое и слепое, ни на что не годное, пустое тело.

Плечи ее слегка вздрагивали. Агарская княжна чувствовала себя усталой, но вместе с тем расслабленной и сонной — как после любовных утех с мужчиной. Но липкая влага между ног, в сопоставлении с этой блаженной усталостью, похоже, доказывала, что где-то там, между набережной и переулком, она действительно кончила. Когда бежала? Или только здесь, в переулке? Этого она сказать не могла.

Более-менее успокоившись и придя в себя, она выбрала кружной путь, не желая наткнуться на какого-нибудь свидетеля недавнего происшествия. Она снова шла к дому Огена — но вдруг остановилась, так как ей кое-что пришло в голову… К изумлению прохожих, она начала хихикать, пока наконец не разразилась громким смехом. Оглядевшись вокруг, она высмотрела крышу дома, который был выше других, стоявшего на расстоянии около двухсот шагов. Она выбрала момент, когда поблизости никого не было. В зрачке что-то замерцало, в нем блеснул золотой, а может быть, красный огонек… Повернувшись, она пошла дальше, сдерживая смех. За ее спиной, на высокой крыше, вспыхнуло пламя.

Рубин все же кое-что получил.