– Держите, – протянул он продукты женщине. – Не тяжело? Уж извините, чем богаты.

– Спасибо, – впервые улыбнулась она, стыдливо смахивая крупные капли слёз. – Вы если мимо проходить будете, вы стучитесь в дом, не стесняйтесь. Мы вас вареньем и компотом угостим. Мы, чеченцы, очень гостеприимный народ. – сказала она.

– Да уж, – негромко произнёс Скачков, протягивая болт у основания двери десанта.

– Вам пора! – сказал утвердительно Серёга. – И чем быстрее, тем лучше. Скоро стемнеет, а по темноте мы пострелять любим. Вы ночью лучше из погреба вообще не выходите, убить могут.

Ребята смотрели ей вслед и только сейчас обратили внимание на то, как она прихрамывает на правую ногу, озираясь по сторонам.

– Нужно было ей ещё перевязочный пакет отдать, – сказал Бригадир. – А то еле идёт.

– С нас хватит, – оборвал мысли бойца сержант, – мы, что, гуманитарная миссия? ОБСЕ? У нас у самих забот – полон рот. Меня завтра в бою ранят, чем перевязывать своего командира будешь?

– Нательным бельём, – уверенно ответил боец.

– Ну-ну, – посмотрел ему в глаза Серёга и спустился в блиндаж.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Встав на цыпочках на два ящика с патронами, Титов аккуратно рисовал новые граффити в подъезде расположения второго взвода. Делал это украдкой, глядя по сторонам, зажав в кулаке ржавый гвоздь. Рука медленно и тяжело выводила очередную и, по мнению сержанта, очень важную надпись – skinhead white power. Скачков наблюдал за актом вандализма снисходительно. Ему самому иногда не хватало шалостей подобного рода. То, чем часто занимаются подростки, проводящие всё своё время больше на улице, нежели дома. Улица воспитывает всех по-разному и развивает именно те качества, коими наполнен человек от рождения. Титов делал это не для шалости, а от злости. Поганил стену молча, сосредоточенно, смачивая языком сухие потрескавшиеся губы. Сержант ехидно улыбался, потому как знал, что в мирной жизни эта надпись никогда не появилась бы здесь, в Грозном. Такое априори немыслимо. Смысловая нагрузка этого анонимного послания – оскорбление целого народа, и потому сержант это делал с особенным удовольствием и цинизмом.

– Завязывай, Титов, замполит увидит – скандал будет. Возможно, даже международный! – прошипел змеёй Саня.

– Скандал и так в самом разгаре, так что мне плевать, дальше фронта-то не пошлют, – продолжил выводить буквы на стене Сергей.

– А чего у нас не стал эти гадости писать? Макеева испугался?

– Ясен пень. Он ведь сразу поймёт, чьих рук дело.

– Я думаю, пару раз всыпать тебе не помешает, – пытался застыдить друга Скачков.

– Не на того напали, – хихикнул сержант, спрыгивая с ящиков.

Отряхиваясь от налёта извёстки, Титов гордо смотрел на своё познание английского языка, разбавленного российским незаурядным матом.

– Пошли, – сказал Саня, направляясь к выходу. – Ротный всеобщее построение объявил. Говорят, что замполит полка приедет. Речь будет толкать. Может, что-нибудь о нас, о дембелях?

– Если меня уволят, – вздохнул устало Серёга, – то война кончится этим же днём, веришь, нет?

– Ты неиссякаемый источник бесполезной информации, Титя, – шутя посмотрел на сержанта механик. – Иногда такую чушь несёшь, что мне за тебя страшно становится. Но согласен, – перевёл взгляд себе под ноги Скачков, – без тебя мне было бы скучно.

– Ты думаешь, мне здесь весело? – шмыгнув сопливым носом, спросил Серёга. – Да вертел я весь этот вооружённый конфликт знаешь на чём? И сержанта я не просил, звание мне случайно досталось. Ненавижу это место.

– Мне здесь тоже не нравится, – перебил его Скачков, – чего теперь об этом? Давай всё бросим и войска выведем. Они ведь твой дом кровью зальют. Взрывы жилых домов в прошлом году тому подтверждение. Надо воевать. Через силу, но надо. И не прикрываться, как ты, своим подростковым неонацизмом. Здесь убеждения посерьёзнее должны быть.

– Какие, к примеру? – резким голосом спросил сержант.

– Нерушимость границ нашей замечательной Родины, – автоматически ответил механик и подмигнул одним глазом.

– Я здесь не поэтому. Я обезьян не люблю. Они мой город оккупировали. Приезжай ко мне в гости в Москву после войны. Я тебя по таким злачным местам потаскаю. Это здесь, на Кавказе, они себя более-менее в руках держат. Обычаи, традиции, мама с папой, уважение и прочая херня. А у нас в Москве зверьё показывает своё истинное лицо. Кстати, меня в маршрутке на вокзал везли. Из русских там были только я и мой пьяный батя.

– Вот-вот, для вас, москвичей, других народов не существует. И о том, что все люди разные, вам невдомёк. Наш русский Иван лучше, что ли? Я на пьяное быдло у себя в городе насмотрелся.

– Зато он русский и он дома. С него спрашивать как-то сподручней. Ты разницу чувствуешь? – продолжил спор Титов. – Тебя унижать и издеваться над тобой не будут. Да ещё и с таким высоким чувством мнимого превосходства. Вот где настоящий фашизм – у них, у горцев. Сидели бы на жопе ровно и дальше с ишаками забавлялись.

– Твой национал-социализм ни к чему хорошему ещё не приводил, – продолжил Скачков, – историю учить нужно было. Пиночет малолетний. Булату твои убеждения точно не понравятся. Он из тебя дурь-то эту выбьет. Кстати, он татарин.

– К народам средней полосы России я лояльно отношусь, – засмеялся Титов, – и ведут они себя прилично, потому как живут с нами давно.

– Значит, в горцах тебе именно поведение не нравится, кровь и внешность тут ни при чём?

– Угадал, – дружелюбно ответил Титов.

– Зачем тогда свастика на всю стену?

– А это визуальный противовес их зелёному знамени, как красная тряпка для быка, понимаешь?

– Я, конечно, да, – кивнул Скачков, – я понимаю, а вот другие не поймут.

– Там ведь есть уточнение в предложении – «вешайтесь, ««чехи»’». Так что всё предельно ясно – о ком и для кого послание, – выкрутился Титов. – Кстати, ты в курсе, что они с пленными мусульманами делают? Очень изощренно убивают, прямо смакуют этот момент. За это их и дагестанцы, и кабардинцы не жалуют. Их же соседи их ненавидят. А ты хочешь, чтобы мы к ним в столице нашей родины лояльно относились, где в каждой третьей семье «двухсотый» или «трёхсотый». Ты в своём уме, Саня? – разошёлся Титов. – Пусть сначала докажут, что имеют право с нормальными людьми под одной крышей жить, а мы подумаем, стоит ли эти войны им прощать. Сталина на них нет.

– Не такой уж ты и глупый, – похвалил механик сержанта, – не думал, что ты способен на такие темы размышлять.

– У меня пять по истории, – гордо произнёс сержант, – и по литературе четвёрка. Правда, все остальные предметы – тройки.

Фить-фить – пролетел над ухом Скачкова свинец, и бойцы синхронно перешли на бег. Добежав до укрытия, присели, облокотившись спинами к стене, тяжело дыша и смеясь. Титов взглянул на голубое небо, на белое облако в виде сердца и просунул ладонь к себе под китель. Сердце сержанта билось часто, сильно и ритмично. Казалось, если на теле живого места не останется, то оно всё равно будет биться, даже если наступить на него подошвой кирзового сапога.

– Шальные пролетели, – отдышавшись, сказал Саня. – Ну что, пойдём?

– Пошли, – ответил Титов, поправляя бронежилет на расстегнутом бушлате.

Позиции управления роты

– Не любят они его, не боятся и не уважают, – говорил Казаков вслух, глядя на лейтенанта Ершова. – Выглядит как мы после присяги. Забитый, грязный, неуверенный в себе боец. Даже жаль его немного. Если ему очки разобьют, тогда комиссовать придётся.

Казаков наблюдал, как Ершов пытался построить свой взвод перед приездом начальства и как его нагло игнорируют бойцы отделения Герасимова, ожидая приказа именно сержанта, а не офицера. Больше всего свой характер показывал Лозовой, дважды якобы случайно задев «пиджака» локтем на входе в его канцелярию.

– Солдат, подойдите ко мне, – окрикнул Ершов бойца, несущего сумку с выстрелами РПГ. – Подойдите и извинитесь, – повторил он развернувшемуся к нему лицом Лозовому.

– Мне некогда, товарищ лейтенант, я занят. Неужели не видите? –