– Когда ты уйдешь, тебя никто и не вспомнит, – предупредила Алла. – Не только добрым словом, но и вообще. А твоей жертвы никто не заметит.

– Ну и пусть не заметит, – упрямо сказал Егор. – Зато моя совесть будет чиста. Ладно, я побегу. Обещал Славке прийти пораньше и притащить пожрать. Он там, бедный, поди, опять спит на коврике. Тебе сегодня к обеду?

– Да, мы с утра не снимаем, – подтвердила Алла и чмокнула Егора на прощание. Тот притянул ее к себе, ответил на поцелуй, превратив его из мимолетного в затяжной.

– Опоздаешь, – мягко отстранилась она.

– Пусть. – От ее губ пахло ментоловой зубной пастой и горячим кофе.

– Слава умрет от голода…

– Не умрет…

Егор прижался к Алле. Алла запрокинула голову и застонала, когда Егор прошелся кончиком языка по ее шее.

– Хватит, хватит, – прошептала она, отстраняясь. – У нас утром уже было… Тебе пора…

– М-м-м-м…

– Егор, пусти…

– М-м-м-м…

Его пальцы скользнули по коже, задрав халатик на неприличную высоту, и нахально полезли за резинку трусиков. Алла неловко отстранилась, разорвав объятия.

– Прекрати, – строго сказала она, но голос был сладким и бархатным. – Иначе ты никуда не уйдешь. А у тебя там полный алес капут.

Егор вздохнул.

– Посмотри, до какого состояния ты меня довела, – сказал он укоризненно. – Сейчас я поеду на работу, у меня будет все болеть, я буду злиться и нервничать. Наору на Славку, дам пинка Настьке и наплюю на дверь шефу. Не ты ли говорила, что мне надо бросить эту газету к чертям собачьим?

– А как же чувство долга? – лукаво спросила Алла, опасно близко приближаясь к Егору. – И тебя не будет мучить совесть, что ты оставил голодного Славку на произвол судьбы?

– Совесть – не орган, ее наличие или отсутствие организму не вредит. Другое дело, когда тебе хрен как будто проволокой связывают… Мне срочно нужен будет доктор! Фельдшер!

– Ох, – притворно встревожилась Алла. – Больной, вы срочно нуждаетесь в операции.

С этими словами она проворно опустилась на колени и ловко расстегнула джинсы Егора.

На работу Егор все-таки опоздал, но переживать по этому поводу не собирался.

В конце концов, Алла права: вряд ли шеф будет держаться за него обеими руками. Чаще всего желающих уйти выкидывали за дверь без особых церемоний, иногда даже не заплатив. Но сегодня это не имело никакого значения. Через неделю ему предстоит заниматься совершенно другим делом.

Несмотря на то, что рабочий день уже был в разгаре, в редакции никто не работал. Полетели не только компьютеры, но и внутренняя подстанция. В помещении не было электричества, без которого не функционировало ничего: ни факсы, ни телефоны. Не горели лампы. Коридор был погружен в полумрак. Где-то вдалеке рычал Искандер, добиваясь, чтобы в редакцию срочно приехали монтеры.

Егор ткнулся в свой кабинет, но он был заперт. Здраво рассудив, что делать там нечего, он отправился искать Славку.

Слава сидел в своей каморке, что-то долбя на ноутбуке. Слабый свет монитора освещал его смуглое лицо с пухлыми, четко очерченными губами.

– Привет, – сказал Егор и махнул в воздухе пакетом. – Я тебе пожрать принес. Ночевал тут?

– Привет, – вяло ответил Слава. – Ну да, ночевал, почти закончил все, а в восемь утра свет вырубили. Не знаю, что случилось. Шеф орет с утра, злой, как собака. Давай еду, чего там у тебя? Пахнет вкусно… Курица?

– Ну да, собственными руками жарил. Вот этими! – Егор покрутил кистями перед лицом Славы.

Тот фыркнул:

– Не звезди. У тебя пакет из «Курочки Рябы».

– Ты такой наблюдательный, прямо Шерлок Холмс, – вздохнул Егор и уселся рядом. – Надолго эта головная боль, как ты думаешь?

– Хрен его знает. Шеф орет с девяти, а сейчас почти десять. Судя по всему, какая-то авария случилась, полквартала сидит без электричества, включая банк. Ты мимо ехал, не заметил, банк работает?

– Не обратил внимания, – Егор сладко зевнул. – Спать хочу, как суслик. Покемарю тут, пока свет не дадут.

– Давай, – ответил Слава странным голосом.

Егор развалился на старом, продавленном диване, который раньше стоял в приемной, а потом его, потерявшего товарный вид, сослали сюда, в темную каморку сисадмина. Именно на нем, свернувшись калачиком, Слава и коротал ночи, когда неполадки заставали редакцию врасплох. Здесь, укрывшись от любопытных взглядов, прятались его мрачные мысли и тайны…

В родном Пушкине Славика не любили.

С детства ему доставалось на орехи от злобной ребятни, обидно дразнившейся, толкающей его на переменках, прячущей портфель, обливающей его водой из самодельных брызгалок. Будучи изначально не таким, как все, он невольно чувствовал собственную ущербность, замыкаясь и озлобляясь против окружающего мира, обделившего его прямо с колыбели.

Больше всего на свете Слава хотел полноценной семьи. Чтобы можно было прийти домой, где мама печет оладьи и торты, отец треплет по курчавой голове и дружелюбно интересуется, как дела в школе, а старший брат защищает от хулиганов.

Но…

Отца у Славы не было. Физически он где-то существовал, и, возможно даже, вполне комфортно себя чувствовал, однако алиментов не слал, да и вообще никак в жизни сына не участвовал.

Собственно, в жизни Анны Кириловой, студентки Института дружбы народов, лоснящийся сын дружественного африканского племени, по слухам – наследный принц маленькой страны, появился только раз, на студенческой вечеринке. «Шоколадный заяц» сразу приглянулся Анюте, еще совсем молодой и неопытной. Разомлев в жарких объятиях экзотического перца, Аня выпила для храбрости гремучую смесь водки и шампанского и отдалась мускулистому мулату на скрипучей кровати, не обращая никакого внимания на то, что на соседней койке еще более черный сотоварищ Абдулы (так звали «шоколадного зайца») устроился с другой девушкой. Происходящее казалось сном, нелепым и фантастическим. Анюта помнила только горящие белки глаз Абдулы и тяжелую черную тучу над собой. Дальше все скрывал туман…

После этой единственной ночи Аня забеременела.

Узнав, что станет папашей, Абдула немедленно смылся из института. Говорили, что на самом деле никакой он не принц, а обычный наркодилер, распространявший среди студентов героиновую дурь. Аня побежала на аборт, но врач предупредил: потом детей может и не быть. Так появился на свет Славик, хилый, болезненный, смуглокожий и кучерявый. Анечка переехала в подмосковное Пушкино, пошла работать в детский сад, позабыв про карьеру дипломата или, на худой конец, пресс-атташе.

Плаксивого Славика во дворе били почти каждый день.

Будь у него более живой характер, обладай он чувством юмора и незлобивостью, ребята, скорее всего, спокойно играли бы вместе. Детям не свойственно долго обращать внимание на цвет кожи, разрез глаз и волнистость шевелюры. Но Славик, бежавший жаловаться на каждую мелочь маме и бабушке, раздражал ребят бесконечным нытьем и жалобами. Их родители запрещали с ним играть. Кто-то из-за цвета кожи – мол, нагуляла Анька от какого-то черномазого ребенка, и неизвестно, что там с ним не в порядке: вон какой злой и нервный, вдруг это заразно? Другие же предпочитали не связываться со склочной бабушкой Славика, устраивавшей истерики каждому, кто смел обидеть ее внука.