– В пятницу после праздничной молитвы исламский мир Города сообщит свое решение. Именем Аллаха!

После чего имама, закутанного в бороду от легкого ветерка, подувшего с городской свалки отбросов прошлого, оттащили в арабский квартал.

(Убейте меня, если я знаю, что такое «отбросы прошлого», но как красиво звучит!.. А я, милостивые мои государи, как вы могли убедиться, истинный адепт изящной словесности. Красота – это все, в смысле!.. Закончите мысль, пожалуйста, а то тут ко мне пришли. Не перепутайте, ради Бога: ко мне, а не за мной. И кто бы вы думали, ко мне пришли?..)

Девица Ирка Бунжурна ко мне пришли. И я уже не очень хорошо представляю себе, откуда явилось это горе: из собственноручно нарисованной картинки или со съемной квартиры, в которой она осталась одна-одинешенька после изгнания спутника жизни, вечно теряющего свои майки.

Скорее всего, все-таки из картинки, потому что Шломо Грамотный как-то потерянно оглядывался. Почему я говорю «потерянно»? А потому что вид у него был потерянный, а это означает, что не ясно, кто кого потерял: он или его! Вот такая вот экзистенция, вот такое вот курикулум вите. (Это еще что такое? Несут меня кони…)

– Михаил Федорович, нет, спасибо, я завтракала… Как чем?.. Ну, кофе с этими… печенюшками…

– И сколько было печенюшек?

– Ну что вы, в самом деле, – что я, считала?..

– А если честно?..

– Если честно, то я бы съела омлет…

– С помидорами?

– С помидорами.

– С вымоченным в молоке хлебом?

– И с копченым окороком.

– Ты же не ешь копченый окорок.

– Ну, Михаил Федорович, что вы цепляетесь за мелочи? Вчера я не ела, а сегодня у меня разгрузочный день.

– Это ты называешь разгрузочным днем? – задал я ей вопрос, разбивая яйца, нарезая помидоры, хлеб и окорок.

– Да. Называю. Я разгружаюсь от диеты. Яиц, пожалуйста, пять штук… И окорока тоже еще пять кусочков. А помидоры небось израильские?

– На них что, звезда Давида нарисована? – не шибко съязвил я.

– Нет, это я к тому, кошерные они или трефные?

Я отложил нож. Так, на всякий случай, чтобы не поранить кого невзначай. Стиснул зубы и сквозь них КАК МОЖНО мягко спросил:

– Скажи, пожалуйста, Крошечка-Хаврошечка, что со мной сделают на Преображенском рынке, если я задам вопрос о кошерности помидоров?

– Ну, Михаил Федорович, откуда ж мне знать… В следующий раз спросите и узнаете, что вам ответят.

Из картины донесся рев Осла. Я глянул в нее. Осел сплюнул и вытер копытом рот. Рядом с ним валялась обертка от печенья «Юбилейное». А когда я отвернулся от картины в комнату, сковороды с яичницей не было. Как не было и девицы Ирки Бунжурны. А когда я отвернулся от комнаты, то Осел и Шломо Грамотный ели яичницу с помидорами, хлебом, вымоченным в молоке, и копченым окороком прямо со сковороды.

– Кошерный? – спросил Шломо Грамотный Осла, показывая кусок окорока.

Осел присмотрелся и отрицательно покачал головой. Потом посмотрел на Шломо Грамотного. Шломо Грамотный посмотрел на Осла. Оба задумались. А так как они на площади Обрезания были не одни, а, почитай, в окружении всего города, то вот все и задумались, кошерный окорок или трефной. С одной стороны – трефной, как и всякая свинина, а с другой… может быть, и кошерный.

Как это может быть? – спросите вы. Я понимаю, что не все мои читатели осведомлены о тонкостях кашрута – еврейского питания, поэтому поясню, что свинина, выращенная на досках, уже как и не совсем свинина и очень даже может быть кошерной. И вопрос стоит лишь в том, чтобы узнать, выращена свинина на досках или не на досках. Но ни Ирка Бунжурна, держащая сковороду в картине, ни я, сидящий в своем кресле, ответа не знали. И ни она, ни я не в силах были разрубить гордиев узел соответствия копченого окорока правилам кашрута.

И это была тягчайшая проблема для обитателей Города еврейского происхождения. Христианский люд этой проблемой был не сильно отягощен, однако, уважая чувства верующих другой конфессии, усиленно делал вид, что также отягощен. И неизвестно, сколь долго длилось бы отягощение, а окорок меж тем остывал, и положение становилось отчаянным, ибо какая может быть сытость у двух здоровых мужчин без окорока. А в здоровости Шломо Грамотного и Осла сомнений у обитателей Города не было.

И взгляды горожан обратились к Богу. Каждый – к своему. Не так чтобы уж совсем напрямую: Бог, мол, так и так… Такая вот фигня… И что делать, на ум взять не можем!

Нет. Не так в лоб, а опосредованно. Вон они стоят рядышком, отец Ипохондрий и раввин реб Шмуэль Многодетный, и беседуют, будто их это не касается! Будто вопрос копченого окорока вообще!.. Как будто никакого окорока нет! Как будто и проблемы Осла тоже нет! И вообще вокруг сплошной идеализм, и этот самый окорок, и Осел, и все-все суть продукт нашего воображения! И молчат. А между прочим, из-за такой вот ерунды может все!.. Что угодно!.. Вон, где-то там одна баба предложила людям, вместо хлеба есть пирожные. И не учла, дура, даром что королева, что среди народа масса диабетиков. Вот головку ей и того. И мужику ее тоже. Хотя он ничего такого не предлагал. И вообще был не при делах. Ну и что, что король… Королей без головы не бывает. Вон, у бубнового вполне себе очевидная голова. У трефового похуже, но ведь голова ж!..

Так что в Городе вот из-за такого остывающего копченого окорока вполне могла бы произойти революция, если бы не Гутен Моргенович де Сааведра. Во всеобщем молчании он вздохнул и произнес фразу, которая в несколько измененном состоянии прошла в века и осталась в них навеки.

– Не человек, – произнес он, – для окорока, а окорок – для человека…

Город вздохнул, и на этом вздохе последние куски не вконец остывшего окорока исчезли в Осле и Шломо Грамотном.

Город зааплодировал, а прусские шпионы, превратившиеся в радиорепродукторы, крикнули «Браво!».

Меж тем до пятницы, до послепятничной молитвы, когда мусульмане Города должны были вынести свой, а других пока не было, вердикт по поводу пребывания на площади Обрезания Осла, точнее, по путям вывода этого самого Осла с этой самой площади Обрезания, оставалось три дня. И встал вопрос, как провести эти самые три дня. Тут, мой читатель, у тебя может возникнуть подозрение, и я тебя понимаю, что автор может снова-заново по второму кругу затеять церковно-синагогальные коллоквиумы, чтобы, во-первых, убить время, не работать же, когда тут такое, а во-вторых, довести это повествование до приличных размеров, дабы получить за него приличную копейку, чтобы там ни говорили о самовыражении, о творчестве как о способе познания. Так-то оно так, но плату за продукты питания никто не отменял. А овес, как говаривали в старые времена в еврейских местечках, нынче дорог. И в размышлении о дальнейшем течении творческого процесса я глянул на календарь, нарисованный девицей Иркой Бунжурной, для еврейской диаспоры города Москвы, и обнаружил, что завтра у нас 1 июля 2012 года по РХ и 1 Тамуза 5772 года по Сотворению мира. И по странному совпадению я родился в один день и по еврейскому летосчислению, и по христианскому. И этому событию была посвящена картинка в календаре. А изображено на ней было мое родное местечко, находящееся в двух верстах от Города. В какую сторону ни глянь, в какую сторону ни пойди. И спросите меня, что мешает мне с вами провести один денечек из оставшихся трех (вы не забыли о пятничной молитве и так далее?., ну и славно), а именно – вторник, на моей малой исторической родине, в штетле под названием Липск, из названия которого выклюнулась моя нынешняя фамилия и откуда вышли многие разные евреи. Рассеянные по всему миру. Многие из них носят вполне себе приличные фамилии, не провоцирующие на мгновенное желание дать носителю по поганой, сальной, носатой морде, но часть сохранила в фамилии свои липские корни. Вот и шастают по странам и континентам Липскеры, Липские, Липовецкие, Липскеровы, Липсюковы и просто Липсы. И было у штетла Липска еще одно название, которое вы не найдете ни на одной карте мира. И это понятно. Если на карте мира нет названия Город, а он вполне ничего себе, то о каком названии на карте мира может идти речь о местечке в двух верстах от него? Ни о каком. Поэтому между своими мы называем его Хеломом. И вот из него-то, можете мне не верить, и вышли всякие Эйнштейны, Мендельсоны, Спинозы, Фрейды, Даяны, Шагалы, Ванниковы, сестры Берри, Лавочкины, Мили, Дунаевские и разные прочие Моисеевы (не те, которые Боря, а те, которые ансамбль). А почему мы называем его Хеломом? А почему вы называете Мценск Мценском, а Нижний Тагил Нижним Тагилом, а не, скажем, Верхним Гуданом? Вот так вот!