— Ниоткуда. Я просто говорю о том, что знаю, — ответил Векстон, наклоняясь к девушке и любуясь блеском ее голубых глаз.

Мадлен было так легко соблазнить. Барон чувствовал, что следует остановиться, но ему очень нравилось наблюдать за своей пленницей.

— Тебе не нравится, когда я говорю о своих тревогах?

Дункан кивнул. У него был весьма плутоватый вид: прядь темных волос свесилась на лицо, на губах играла озорная улыбка. Да-а… Глядя на такого, и святой позволит себе и сделать, и сболтнуть лишнего.

— Что ж, Дункан, тогда я прекращаю всякие разговоры с тобой. Обещаю, что больше слова от меня не услышишь. Ты доволен?

Векстон снова кивнул, правда, на этот раз менее решительно, чем прежде. Мадлен собралась выбранить его за грубость, но не успела: наклонив голову, он нежно провел губами по ее бархатистым губам.

Почти не сопротивляясь, девушка приоткрыла рот, чтобы впустить в него язык Дункана, который так настойчиво пробивал себе путь. Векстон чувствовал, как быстро воспламеняется Мадлен.

Как он хотел ее! В один миг поцелуй из нежного превратился в жаркий, требовательный… Дункан понимал, что еще одно мгновение — и он не выдержит. Но, ощутив, как дрожит Мадлен, он заставил себя отодвинуться от нее, чтобы и впрямь не зайти слишком далеко.

Глаза Мадлен затуманились от страсти, пухлые пунцовые губы так и манили к себе. Но Векстон понимал, что не стоило и начинать, если он не может позволить себе довести дело до конца. Его плоть горела от желания, и ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы отвернуться от девушки. Однако он тут же со стоном повернулся к ней, понял и привлек к себе.

Девушка едва не плакала. Она бранила себя за то, что позволяла барону целовать себя. Но ведь ей самой хотелось без конца прижиматься к его губам, ощущать их силу и нежность. Господи, да она, оказывается, распутная девка!

Дункану достаточно было просто прикоснуться к Мадлен, чтобы ее начинала бить дрожь. Сердце колотилось, ладони пылали, истома охватывала все ее существо.

Услышав громкий зевок Векстона, Мадлен тут же решила, что ему надоело возиться с ней.

Этот человек и привлекал, и раздражал ее. Следовало держаться от него подальше, но, противореча себе, она крепко прижалась к Дункану. Тот хрипло застонал и крепко охватил и сжал ее бедра.

Нет, что за человек! Неужто он не понимает, до чего ей неудобно спать одетой? Мадлен шевельнулась и, почувствовав ответное движение барона, испугалась, что он вот-вот даст ей затрещину.

Но Мадлен слишком устала от всей этой игры и, зевнув, мгновенно погрузилась в сон. Вероятно, это было к лучшему. Дункан чувствовал, что если она пошевелится еще хоть раз, ему не выдержать.

Никогда ни одну женщину барон не желал так, как Мадлен. К его груди прижималась сама невинность, которая и не подозревала о том, на какие мучения обрекла его. Плавные линии ее фигуры, скрытой платьем, заставляли Дункана домысливать остальное. Он живо представлял себе, как она ходит, садится, грациозно поднимает руки…

Интересно, действует ли она и на других, как на него? В этом почти не приходилось сомневаться. Даже его верный Энтони — человек, которому он доверял больше всех, изменил свое отношение к девушке. Дункан заметил: поначалу роль охранника Мадлен пришлась Энтони не очень по душе. Юноша был молчалив и хмур, но по прошествии недели стал разговорчив и даже весел. Он больше не брел следом за Мадлен, нет, он стал ходить с нею рядом!

А ведь это он, Дункан, должен был занимать место рядом с девушкой!

Впрочем, он не винил Энтони за то, что тот поддался чарам Мадлен.

Но был еще и Джилард. Похоже, младший брат тоже слишком часто посматривал на Мадлен. Вот тут могли возникнуть сложности.

Пленница шевельнулась во сне. И словно хмель ударил барону в голову. Чертыхнувшись, он вскочил с кровати. Мадлен не проснулась.

— Спит как невинное дитя, — пробормотал Дункан, направляясь к двери и решив еще раз побывать на своем озере: он знал, что купание в ледяной воде сейчас для него весьма кстати.

Барон обычно не отличался терпением, однако в данном случае не мог позволить себе действовать сломя голову: нужно было решить многое, прежде чем Мадлен станет принадлежать ему. «Пожалуй, теперь мне придется плавать в озере чаще обычного», — признался он себе, прикрывая входную дверь.

Цветок среди шипов, ангел в оковах…

—…И порой, Адела, если у младенца обнаруживался какой-нибудь врожденный порок, спартанские отцы просто сбрасывали новорожденного с вершины скалы. Вижу, вижу, Адела, что тебе это не по нраву, но об этом рассказывал мой дядюшка Бертон. Все это было в очень давние времена, но было на самом деле — дядюшка не стал бы прибегать к таким выдумкам для моего развлечения. Рассказывая об этих жестоких обычаях, он образовывал меня.

— А женщины-спартанки? Твой дядя говорил тебе что-нибудь о них? — поинтересовалась Адела.

Младшая сестра Дункана устроилась на краешке кровати, чтобы не мешать Мадлен, передвигавшей мебель в ее спальне. Адела уже перестала твердить своей новой подруге, что той не пристало, как простой служанке, наводить порядок в комнате. Пленница брата была упряма, и спорить с ней бесполезно.

Прошло уже три недели с тех пор, как Мадлен взялась за Аделу. Рассказав ей о себе всю правду, Адела, к собственному удивлению, с каждым днем чувствовала себя все лучше, душевная боль и чувство вины постепенно оставляли ее. По-видимому, Мадлен вовсе не была потрясена всей этой историей, и, как ни странно, именно это помогало Аделе. Мадлен высказывала явную симпатию к девушке, но не оскорбляла ее жалостью.

Теперь Адела полностью подчинилась Мадлен, решив, что та лучше нее самой знает, что и как надо делать. Леди Векстон примирилась с мыслью о том, что прошлое не переделать и лучше постараться его забыть. Конечно, принять такое решение было легче, чем выполнить его, но дружба Мадлен поддерживала Аделу и после разговоров с нею жизнь уже не представлялась девушке в таком темном свете, как прежде. К тому же подозрения о возможной беременности, к счастью, отпали, так что одним серьезным поводом для беспокойства стало меньше.

Мадлен как бы распахнула перед Аделой окно в новый мир, рассказывая ей разные чудесные истории. У Мадлен была прекрасная память, и Адела всякий раз с нетерпением ждала нового рассказа.

Сейчас Адела с улыбкой наблюдала за Мадлен, которая являла собой поистине примечательное зрелище. Клочья пыли налипли на ее локоны, на руки, даже на нос. Пряди волос, повязанные голубой лентой, то и дело выбивались из прически и закрывали ей лицо.

Выметая сор из угла, Мадлен остановилась и оперлась на ручку швабры.

— Кажется, я сумела заинтересовать тебя, Адела, — заметила она. — Не думаю, что спартанки были лучше своих ужасных мужей. Иначе они бы просто не смогли жить рядом с этими мужчинами и рожать от них детей.