И он не был первым. Просматривая вполне разборчиво исписанные страницы, Мейсон начал прослеживать четкую закономерность. Безымянный аптекарь не стал исключением. В каждом отчете упоминались хорошие люди: друзья, знакомые, родственники, которых накрывала волна паники, и они без видимых на то причин становились жестокими. Классический случай группового психоза, овладевшего толпой синдрома самозванца, что прослеживался и в случае с Джином Робинсоном. Кто-то посчитал, что его близкого человека похитили и подменили, поделился этим с другими, а дальше волна истерии распространялась как чума. Домыслы Джина никого не затронули, поскольку он никому не рассказывал, действовал быстро и в одиночку.

Но была и другая теория произошедшего с городом в 1868 году, описанная акушеркой Агнес Уайтенер. Она считала… мягко говоря, иначе.

3 ноября 1868 года

Двенадцать дней. Они продолжают охотиться на черного волка. Жажда крови этого создания довела их до безумия. Лес горит, пламя поглощает все вокруг, и даже деревня теперь обратилась в пепел. Они не понимают, но существует что-то другое. Я все еще чувствую это, оно просачивается в почву, разъедает землю, развращает наши сердца.

Я была так напугана, что не смогла принять роды у миссис Элисон на этой неделе. При одной мысли о крови я готова упасть в обморок, а в силу своей профессии я не из тех, кому позволено проявлять малодушие. Я боюсь, что стану следующей. Замечаю взгляды вокруг, горящие злобой, ищущие, кого бы еще обвинить, кого бы еще сжечь. И похоже, никто из них не отдает себе отчет, что они не в себе.

И я тоже. Мой дом обгорел, вещи превратились в пепел, но я не могу заставить себя покинуть эту хижину из страха, что снова увижу чудовище. С мрачным, как смерть, голосом, который мог принадлежать только дьяволу, и горящими золотыми глазами, способными пронзить даже железо. Эти глаза все видят, всеми управляют. Он говорил на странном языке, и хотя для меня его слова звучали как скрежет костей и стрекот саранчи, но его речь пленила миссис Сибли, мистера Хоторна и многих других. Даже дети оказались во власти его чар, а те, кто не попал под них, вскоре поняли, что разумнее всего держаться подальше, поскольку город погрузился в глубины ада. Тварь была здесь от начала и до конца, словно наблюдая за разворачивающейся пьесой, следя за тем, чтобы финал получился таким грандиозным, как он задумал. Он единолично сочинил эту мрачную историю.

Не сомневаюсь, если бы доктор Эдвардс узнал о моих мыслях, меня бы немедленно отправили в больницу. И заперли, уличив в меланхолии и истерии. Или жители обвинили бы меня в том, что я слуга Сновидицы. Временами даже я сама начинаю сомневаться в собственных суждениях и задумываюсь, что, возможно, я просто слабоумная и поэтому не выношу все эти казни и охоты. Ради собственной безопасности мне, наверное, стоит отказаться от того, что здесь написано. Может, я и сошла с ума, но предпочла бы, чтобы об этом никто не узнал.

На этом свидетельство заканчивалось, подпись отсутствовала, хотя в верхней части страницы стояло имя автора. Вероятно, его дописали уже после того, как бедняжка Агнес успела сжечь свой дневник. Кое-что из того, что она написала, сходилось. Судя по архивным записям, которые видел Мейсон, осенью 1868 года произошел лесной пожар, уничтоживший почти всю деревню. Учитывая, что это случилось зимой, когда условия для пожара не самые благоприятные, огонь, наверное, развели какие-то упоротые охотники. Если они пытались выкурить из леса того самого загадочного волка, то, должно быть, неоднократно разводили костры, прежде чем добились цели. Мейсон задумался, не черные ли волки, бродящие по округе, вдохновили автора гротескной иллюстрации в отчетах.

Тем не менее Мейсон отчаянно хотел отмахнуться от свидетельства Агнес. Оно казалось совершенно безумным. Но также он не мог отрицать, что оно совпадает с рациональным изложением событий судом. Более того, были и другие свидетельства, подобные показаниям Агнес. Те, кто утверждал, что за нападением стояла нечистая сила, явно не бредили, как и те, кто винил во всем глупость и суеверия. Агнес и ее окружение не погрузились в зыбучие пески истерии, а, напротив, осознавали, что происходит, следовательно, их показания нельзя списать на бред сумасшедших. По сути, они подтверждали слова того аптекаря, утверждавшего, что вышедшие на улицы жители только казались одержимыми. Люди в толпе понятия не имели, что их сознание искажено, и не замечали присутствия некой дьявольской твари. Они были гораздо невменяемей, чем Агнес.

Мейсон поразился картине, представшей перед ним. Две версии истории фактически дополняли друг друга, свидетельства, подобные рассказу Агнес, объясняли увиденное им во сне. Мейсон был абсолютно уверен, что люди описывали того самого ужасного монстра, которого видел и он сам, прежде чем Гавран его спас.

И все же одежда на жителях деревни из его сна даже близко не походила на моду девятнадцатого века. Если на то пошло, она казалась намного, намного старше. Неужели монстр появлялся в два разных момента истории? Вероятно, сон показал ему истоки всех этих событий.

Не в силах усидеть на месте, Мейсон натянул свитер и выскочил из спальни, как будто от этого зависела его жизнь. Ему нужно было подумать, а чтобы подумать, нужно было расхаживать взад-вперед. Спустившись по лестнице, он включил свет и прошелся из одного конца гостиной в другой.

Остановившись перед камином, Мейсон взглянул на коллаж из фотографий. По спине пробежал холодок, когда он вспомнил жуткое лицо, склонившееся над ним той ночью. Это был Матиас, бледный, изможденный Матиас, с ввалившимися глазами и печальным лицом. Никогда прежде доктор Эванс не верил в призраков, но каркас его убеждений начинал трещать, как иллюминаторы тонущего корабля, что при достаточном давлении неизбежно разлетятся вдребезги.

– Мейсон? – позвала Аннабель хриплым ото сна голосом, завязала вокруг талии поясок голубого флисового халата и остановилась на середине лестницы, заглядывая через перила. – Почему ты не спишь в такой час? У тебя все в порядке?

Уют, который он всегда ощущал в старом фермерском доме, теперь казался бледным воспоминанием.

– Доброй ночи, Аннабель, – робко поздоровался он. Ей, наверное, нужно отдыхать, но она встала из-за него.

Аннабель легко спустилась по лестнице и, звонко шлепая тапочками, подошла к нему. Она замерла у огромной каменной стены и взглянула на фото своего сына. Его лицо почти полностью скрывали тени, создаваемые тусклым желтым светом антикварных ламп.

– Не составишь мне компанию?

Кивнув, Мейсон отошел от камина и уселся на диван.

Аннабель присоединилась к нему, расположившись в соседнем кресле.

– Что тебя гложет? – подтолкнула она. – Это из-за нашего разговора?

– Нет, – он покачал головой. – Но я хотел бы кое о чем поговорить.

– О чем?

Поерзав на диване, он нервно потер руки.

– О Сновидице. О легенде. И о правде об истории этого города.

Мейсон заметил, как ее плечи напряглись, словно она приготовилась к надвигающемуся шквалу. То, как местные защищали легенду, вместе с тем отгораживаясь от собственной истории, очень напоминало культ.