— А почему ты решил идти последним?

Филипп смутился:

— Да я, в общем-то, не нарочно. Просто у всех дела…

— А у тебя разве нет?

Филипп смутился еще больше:

— Да вообще-то есть. Только… Им как-то нужнее было. Да и вообще…

— Что вообще?

— Ну, я тестов почти и не решил. Так чего ж мне надеяться-то…

— А что ж раньше не ушел?

Филипп удивленно воззрился на проверяющую:

— Так вы ж сказали зайти. Всем.

Проверяющая улыбнулась:

— Да, ты прав, я забыла.

Потом она расспрашивала его о семье. О том, кем он хочет стать. Некоторые вопросы были странноватые, например, почему он любит бабушку. Тоже мне вопрос! Это как же не любить бабушку? Она ж БАБУШКА! От нее все они и пошли. Все Гранины. То есть от дедушки тоже, но дедушку Филипп не помнил. Тот помер, когда ему было всего полтора года. А бабушка и сейчас жива. Ну и что, что у нее уже год как отнялись руки и ноги и Филиппу приходится каждое утро обмывать, переодевать ее и перестилать ей постель (мать, конечно, помогает, но у нее и без того забот полон рот — хозяйство, живность, огород)? Это ж бабушка. Но проверяющая очень долго и въедливо выясняла, а не противно ли ему возиться с «гадящей под себя старушкой» (отчего Филипп набычился и обиженно засопел) и как он относится к тому, чтобы отдать бабушку в дом престарелых, где за ней будут ухаживать медицинские сестры, а у него освободится время для своих личных надобностей…

В конце концов эта выматывающая душу говорильня закончилась и он наконец смог покинуть класс и эту странную проверяющую.

Когда Филипп вышел на улицу, было уже совсем темно. У полуразвалившегося клуба одиноко горела единственная на всю деревню уличная лампочка, а дальше улица была освещена только горящими окнами. Там, где свет изливался из окон трех — и двухэтажных двухподъездных домов, которые только-только успели закончить к началу перестройки, идти можно было довольно сносно, а вот дальше, где тянулись избы с палисадниками, — прямо труба. Филипп вздохнул.

— Что, совсем замучили?

Филипп обернулся. На скамейке слева от входа сидел его сосед, Мишка Казаков, дюжий парень, способный одним ударом свалить быка, но с большинством школьных предметов бывший сильно не в ладах. Филипп даже удивился, увидев его на собеседовании.

— Да уж. А ты чего сидишь?

Мишка пожал плечами:

— Да тебя жду. Все-таки не одному домой тащиться. О чем хоть спрашивали?

Филипп махнул рукой:

— Да так, про бабушку.

Мишка оживленно замотал головой:

— Вот-вот, а меня все про отца пытали. Как, значит, я к нему отношусь, ежели он пьет? А как к нему относиться? То, что пьет, — плохо, конечно. Но ведь отец — он один, на всю жизнь. И ежели мне иногда его приходится из «Березок» на своем горбу таскать, так чего ж тут поделаешь?

Филипп понимающе кивнул. «Березками» называлась березовая рощица позади магазина, которую облюбовали под место для посиделок деревенские алкоголики. Между тем Мишка встал с лавки и двинулся в сторону дома, на ходу продолжая рассуждать:

— Отец ведь не просто так пьет, он себя потерял. Ведь каким он комбайнером был… у нас эвон вся стена в его почетных грамотах. А сейчас — ни работы, ни денег, ни почета. Вон дядя Костя (так звали Филиппова отца) как-то приспособился, а мой батяня — нет. Вот и пьет…

Вот странно, прежде они с Мишкой как-то не особо дружили, но после того вечера, когда они вместе топали в темноте домой, тот стал для Филиппа как-то особенно близок. Поэтому он совершенно не удивился, когда через полтора месяца после того ночного собеседования на них с Мишкой пришли вызовы в этот самый Терранский университет. То есть он, конечно, удивился, что его самого отобрали, но раз уж отобрали его, то как-то так по-правильному выходило, что обязательно должны были отобрать и Мишку. Только Мишку взяли на военный факультет, а ему предложили юридический…

Вечером он притащился-таки на игру. Конечно, на площадку он так и не вышел, но зато почти весь второй тайм проторчал на скамейке запасных, вертя головой в надежде увидеть Ташкин роскошный соломенный хвост. Но той, по-видимому, хватило короткой беседы в коридоре. А может, он просто ее не разглядел. Это и немудрено, потому что спортивные сооружения в университете были прямо-таки грандиозные, да вообще, стороннему наблюдателю могло бы показаться, что Терранский университет, несмотря на обилие факультетов, являет собой всего лишь несколько необычный и необъятный по размерам физкультурный институт. Во всяком случае, количество спортивных соревнований, первенств и чемпионатов, которые шли нескончаемой чередой на шести стадионах, в девяти бассейнах, на одиннадцати теннисных кортах и трех десятках волейбольно-баскетбольных площадок, имеющих, кроме того, оборудование и для игры в мини-футбол, гандбол и еще добрый десяток спортивных игр, сделало бы честь комплексу физкультурно-спортивных обществ целой страны средних размеров. Это если не считать обязательных трех часов в неделю по какому-нибудь единоборству. Их группа, например, выбрала айкидо, а соседи — старое доброе русское самбо. А вот академическая программа первого курса по сравнению с другими профильными вузами явно была сильно облегчена.

По самым скромным прикидкам, студенты-терранцы на первом курсе должны были пройти едва ли треть обычной программы. Впрочем, столь скудный набор профильных предметов с лихвой перекрывался углубленным изучением математики, литературы, трех иностранных языков (вернее, иностранных было всего два — непременный английский и еще один, а третий язык был одним из национальных языков народов России, точнее бывшего СССР, поскольку один из знакомых Филиппа с промышленно-инженерного факультета учил эстонский) и еще полудюжины странноватых предметов типа истории искусств. Кого из них собирались готовить — совершенно было непонятно. Но на это мало кто жаловался. В конце концов, большинство оказалось в стенах высшего учебного заведения совершенно неожиданно, а потому им было как-то не с руки на что-то жаловаться или что-то требовать.

Эту игру они выиграли. А он получил от куратора по первое число за то, что так бездарно провел время.

Вечером, когда Филипп после сытного ужина поднимался по заключенной в прозрачную стеклянную трубу ажурной дорожке-пандусу, охватывающей по наружной стене цилиндр университетской библиотеки, ему вдруг припомнилось, как он приехал в университет. Неужели прошло уже девять месяцев?!

Удивительное началось еще на вокзале. Когда они с Мишкой вывалились из грязного, заплеванного плацкартного вагона на пышущий жаром перрон Павелецкого вокзала, первое, что они услышали, было объявление по вокзальному радио:

— Уважаемые господа абитуриенты Терранского университета, просим вас проследовать ко второму подъезду, где вас ожидает комфортабельный автобус. В случае затруднения обратитесь к встречающим, ожидающим вас в конце каждой платформы поездов дальнего следования.