Он вылил остатки молока в свой стакан, покрутил его на солнце, пытаясь отчетливее увидеть игру сиреневых тонов. Сиреневый цвет. Цвет суфражисток. Цвет, который независимые женщины больше века назад выбрали своим символическим. Откуда он это знает? Одна из их последовательниц рассказала ему как-то на досуге. У него было много женщин, и что-то он узнавал от каждой. От природы любознательный, Роман к своим тридцати семи годам узнал много о женщинах.

Сиреневый цвет, сиреневое молоко, сиреневая капля этого молока на нижней розовой — без всякой помады — губе Ульяны Кузьминой.

Он поставил стакан в мойку, по его стенкам вниз сползали остатки коктейля.

Так что же, спросил он себя, сегодня ему ждать новостей от жизни или завтра? Наверняка она уже получила бандероль и электронное письмо.

Ульяна третий день гостила у отца. Его жена уехала на гастроли, она «делала чес», как он сказал ей, по Сибири, где жаждали слушать церковную музыку.

— Особенно их заманивали в Тобольск, — объяснял он Ульяне. — Там какой-то местный праздник, юбилей. — Он пожал плечами и подмигнул ей. — А наше-то какое дело, да? Кошки нету — мышки гуляют! — Он расхохотался так искренне, так громко, что, глядя на его круглое гладкое лицо с совершенно голой головой, Ульяна не могла не поддержать его.

— Пап, ты счастлив? — спросила она его, внезапно перестав смеяться.

— Ага, — не задумываясь, ответил он. — Ей-богу.

— Но… почему? Чем она лучше мамы?

— Да не в маме дело, моя девочка. — Он серьезно посмотрел на нее. — Наша мама — самая лучшая женщина на свете. А тому, кто не самый лучший, с ней непросто. — Он шумно вздохнул.

— Но ты самый лучший из всех отцов, которых я знаю! — вырвалось у нее. — Я бы хотела, чтобы мой муж был на тебя похож!

— Польщен. Обрадован. — Он кивнул, ничуть не удивившись. — Насторожен.

— Но почему?

— Ревную.

— Как это?

— Значит, ты уже кого-то нашла? А я до сих пор не знаю?

— Никого я не нашла, — пожала плечами Ульяна и отодвинула недопитую чашку кофе. — Я вообще пока не думаю…

— Думаешь, не ври. — Он погрозил ей пальцем, как в детстве, и, как детстве, она схватила его за палец и крепко стиснула.

— Ой, ну и хватка у тебя, не женская.

— Я охотник, папа. — Она вскочила со стула и выпрямилась, грудь вперед. — Я Артемида! — Она приняла гордую позу.

— Ага, похожа, — ухмыльнулся отец. — Слушай, Улей, а ты у нас краси-ивая получилась, — протянул он. — Что ж, все дети любви такие. Всегда.

— Ты любил маму?

— О, еще как любил. Но… себя не переделаешь. Мое жизнелюбие не укладывалось в прокрустово ложе ее жизненных схем. А если бы я попытался ее схемы разрушить, то с чем бы она осталась? Но она, слава Богу, умная женщина. Она сама меня отпустила.

— Мама тебя отпустила? Но она, я помню, даже не хотела тратить те деньги, которые ты присылал?

— Это другое. Она складывала их для тебя, считая, что если я перед кем-то в долгу, то только перед тобой.

— Понятно.

— Она, повторяю, меня отпустила. Как и ты. Помнишь ту избушку, где я спрашивал, отпускаешь ли ты меня?

— Конечно, помню. — Она улыбнулась. Эта избушка — свидетельница этапов ее взросления. Да, в ней потом она стала женщиной. Она сама выбрала это место, она сама так захотела. Кстати, эта избушка стоит до сих пор, может быть, стоит ее поправить? Может быть, она ей еще пригодится? Для очередного этапа взросления? — насмешливо спросила она себя. Куда еще-то взрослеть? Ну тогда… Просто нового этапа в жизни. И перед глазами мелькнуло лицо Купцова. Ну-ну, посмеялась она над собой. Уже и местечко выбрала. А он и не догадывается.

— Ты меня тоже отпустила, — услышала она голос отца. — Ты тоже умная. Мы все умные, Улей. Поэтому нам нужен умный и жизнелюбивый мужчина в компанию.

— А… что ты имеешь в виду — жизнелюбивый?

— Что? Ну посмотри на меня — и увидишь что. Я не мастер играть словами.

— Да уж. Ты мастер играть всем остальным.

— Да, я живчик. Знаешь, мой тебе совет: никогда не связывайся со слабыми мужиками. А они к тебе наверняка липнут как мухи.

— И жужжат, как комары, — засмеялась она и невольно почесала руку, словно ее уже укусили эти назойливые твари.

Она вздохнула, потому что как раз по дороге в Москву лежала на любимой верхней полке и перебирала в памяти всех своих знакомых мужчин, невольно сравнивая их с Романом Купцовым.

Роман. Романтическое имя. Любовный роман. Ром-баба. Она — баба Романа? Вся эта словесная ерунда мутила голову под стук вагонных колес. Она пыталась задремать ночью, но перед глазами стояло его ошарашенное, совершенно слепое лицо в газовом облаке. Потом она вспомнила, как далеко умчалась Дика, чихая и кашляя, и вернулась только к утру, отсиживаясь где-то под кустами за речкой. А сама она даже не кашляла, словно ее горло было чем-то заткнуто, и нос тоже. Вот что значит напряжение и потрясение.

Потом Ульяна вспомнила бандероль, которую он прислал. Сначала она огорошила ее, потом разозлила, а в конце концов — восхитила. Какой нахальный, какой смелый! Надо придумать — прислать ей пачку патронов для газового пистолета! Запечатав в обертку от шоколада. А название-то какое выбрал — «Восторг». Интересно, а кто съел шоколад? Какая-нибудь из его… Подумать только, это была первая мысль, пришедшая ей в голову. Ревность? Но почему? Ведь он пытается ее задеть, достать своим подарком. Разозлить. А она чувствует совсем иное. Это уже потом она подумала, как он рисковал: адрес отправителя — вот он, на бандероли, берите с поличным нарушителя законов.

А письмо по электронной почте? Нахал. Она покажет ему мед! Она ему скажет все…

Но для этого надо с ним встретиться!

Она встретится. Адрес у нее есть. На бандероли написан.

Ульяна заснула, как ни странно, сразу же, стоило ей принять такое решение. Она встретится с ним в Москве и попросит больше никогда ее не беспокоить своими глупостями. Она не хочет никакой дуэли.

— Пап, честно скажу, я никогда не думала всерьез о замужестве. Ты ведь знаешь, как мне хорошо в заказнике. Прекрасное место, полная свобода, замечательные люди.

Я могу реализовать все свои желания там, а не где-то еще. Я хочу запустить еще несколько проектов…

— У тебя всегда голова прекрасно работала. — Отец одобрительно кивнул, наливая себе вторую чашку кофе и добавляя густых жирных сливок. Перехватив ее взгляд, он улыбнулся: — Мое большое тело, а я вешу знаешь сколько? Не угадаешь…

— Угадаю.

— Ну валяй.

— Сто восемь.

— Ты что, подглядывала?

— Нет. — Она улыбнулась.