— Увы, господин обер-лейтенант, этого я не знаю. Они её вытащили и куда-то унесли. Сказали, что в пещере слишком жарко. — Ткнув пальцем куда-то в западном направлении, противоположном той стороне, где находилась хижина Лери, он произнёс: — Кажется, куда-то туда. Но точно сказать не могу. Они мне не сообщили. — Укоризненно посмотрев на Мэллори, грек заметил: — Эти британцы одним миром мазаны. Никому-то они не доверяют.

— И я их вполне понимаю! — брезгливо посмотрел на толстого грека обер-лейтенант. — Сейчас мне особенно хочется увидеть тебя под перекладиной на самой высокой виселице в крепости. Но Herr Kommandant человек добрый, доносчиков он жалует. Может даровать тебе жизнь, чтобы ты и впредь предавал своих товарищей

— Спасибо, спасибо! Я знал, вы человек справедливый. Обещаю вам, господин обер-лейтенант…

— Заткнись! — оборвал его презрительно Турциг. Затем перешёл на немецкий. — Фельдфебель, прикажите их связать. Толстяка тоже! Потом его развяжем, пусть несёт раненого к нам в штаб. Оставьте караульного. Остальные пойдут со мной, нужно взрывчатку найти.

— А может, заставим их язык развязать, господин обер-лейтенант? — посоветовал фельдфебель.

— Тот, кто готов сообщить, где взрывчатка, не знает этого. Всё, что знает, он уже выложил. Что касается остального, я был не прав в отношении их, фельдфебель. — Повернувшись к Мэллори, офицер слегка поклонился и по-английски произнёс:

— Я ошибся в отношении вас. Herr Мэллори. Все мы очень устали. Готов извиниться за то, что ударил вас. — Повернувшись на каблуках, офицер стал ловко подниматься по склону. Через две минуты с пленными остался лишь один караульный.

В который раз Мэллори поменял позу, пытаясь порвать верёвку, связывавшую ему руки, и в который раз убедился в тщетности своих усилий. Как новозеландец ни извивался и ни крутился, он добился лишь одного: вся одежда промокла насквозь, сам он продрог до костей и дрожал от холода. Солдат, вязавший узлы, знал своё дело. С тех пор, как Турциг и его подчинённые отправились на поиски, прошло больше часа. Неужели всю ночь будут болтаться?

Перестав дёргаться, Мэллори откинулся на снежную перину, покрывавшую склон, и задумчиво посмотрел на сидевшего, понурясь, чуть повыше его, рослого грека. Часовой жестом велел лечь всем на снег. Андреа попытался порвать верёвку. Мэллори видел, как ходят ходуном плечи товарища, как врезаются в плоть узлы. Но теперь Андреа сидел спокойно, заискивающе улыбаясь часовому с видом человека, которого незаслуженно обидели.

Андреа не стал искушать судьбу. У Турцига глаз намётанный, он сразу заметит распухшие, кровоточащие кисти рук — картина, несовместимая с образом предателя, который пытался внушить офицеру грек.

Мастерский спектакль. Тем более что создавался он экспромтом, по наитию, размышлял капитан. Андреа сообщил немцу столько достоверных сведений или таких, которые можно проверить, что невозможно не поверить и всему остальному.

Однако Андреа не сказал Турцигу ничего существенного, ничего такого, о чём немцы не могли бы узнать и сами. Не считая, правда, планов эвакуации гарнизона острова Керос на кораблях британского флота. Мысленно усмехнувшись, Мэллори вспомнил, как он расстроился, когда Андреа начал рассказывать немцу о предстоящем походе кораблей. Но Андреа не настолько прост. Ведь немцы и сами могли догадаться о намеченной операции. Нападение диверсионной группы на орудийные установки в тот же день, когда немцы осуществят налёт на Керос, не может быть простым совпадением. Ко всему, возможность убежать из плена зависит от того, в какой мере Андреа удастся убедить немцев, что он тот, за кого себя выдаёт, и от сравнительной свободы, которую при этом получит. Совершенно определённо, именно сообщение о планах эвакуации гарнизона острова Керос перевесило чашу весов в его пользу в глазах Турцига. А то, что операция, по словам Андреа, будет осуществлена в субботу, придаст словам грека особый вес, поскольку именно в этот день, согласно первоначальным сведениям, имевшимся в распоряжении у Дженсена, немцы осуществят налёт на остров. Очевидно, агенты Дженсена были дезинформированы германской контрразведкой, которая понимала, что приготовления к операции скрыть невозможно. Наконец, не сообщи Андреа обер-лейтенанту об эсминцах, ему не удалось бы убедить немца, что он действительно немецкий прихвостень. Дело кончилось бы тем, что всех их вздёрнули бы в крепости Наварон, орудия остались бы целы и невредимы и в конце концов пустили бы британские эсминцы ко дну.

Мыслей было столько, что голова раскалывалась. Вздохнув, Мэллори перевёл взгляд на остальных двух своих товарищей. Браун и успевший прийти в сознание Миллер сидели выпрямясь, со связанными сзади руками, и порой наматывали головой, словно пьяные. Мэллори понимал их состояние. У него самого нестерпимо болела вся правая сторона лица. Всем досталось, с досадой подумал Мэллори, а толку никакого. Каково в эту минуту Энди Стивенсу? Бросив взгляд в сторону зияющего устья пещеры, Мэллори так и обмер.

Медленно, не подавая виду, что потрясён представшим его взору зрелищем, новозеландец отвёл взгляд, уставился на часового, который сидел на рации Брауна, положив на колени «шмайсер», палец на спусковом крючке, и наблюдал за пленными.

«Господи, только бы он не оглянулся! Господи, только бы он не оглянулся», — мысленно твердил Мэллори. «Пусть он ещё посидит, пусть ещё посидит…» Но взгляд вновь и вновь невольно устремлялся к пещере.

Волоча изувеченную ногу, из укрытия выползал Энди Стивенc.

Даже при тусклом свете звёзд было видно, сколько страданий доставляет ему каждое движение. Упираясь руками, он приподнимал туловище, затем, опустив голову, переносил тяжесть тела вперёд и таким образом передвигался по рыхлому влажному снегу. Силы его таяли на глазах. Хотя юноша ослаб и измучен страданиями, но котелок у него варит: на плечах и спине белая простыня, в правой руке зажат альпинистский крюк. Должно быть, Энди слышал отрывки фраз, сказанных Турцигом. В пещере оставалось два или три автомата. Стивенc без труда снял бы часового и не выходя из пещеры. Но, заслышав выстрел, немцы вернулись бы раньше, чем он сумеет проползти лощину, не то чтобы освободить от пут хотя бы одного из товарищей.

Стивенсу осталось проползти самое большее метров пять. По дну лощины прошелестел принёсшийся с юга ветер, но, кроме него да дыхания пленников, не слышно ни звука. Иногда кто-то из сидящих ворочался, расправляя отёкшую ногу. Хотя снег не скрипит, немец непременно услышит Стивенса. Опустив голову, Мэллори закашлялся. Сначала часовой лишь удивлённо поднял глаза, потом, видя, что кашель не прекращается, раздражённо произнёс по-немецки:

— Прекрати! Сейчас же прекрати кашлять!

— Huesten? Huesten? Кашлять, что ли? Как я перестану?  — возразил по-английски Мэллори и снова закашлялся. На этот раз ещё громче. — Всё твой Ober-leutenant, — произнёс он, ловя ртом воздух. — Половину зубов