Василий Васильевич заказал еще один черничный тортик. А я больше люблю шоколадный… любила. Когда Марфу выпустят из тюрьмы, я съем две порции шоколадного торта. Две порции шоколадного торта и один черничный, так будет правильно.

– Ну-с, вы приняли решение? Чей я адвокат? – спросил Василий Васильевич.

– Как чей адвокат? Мой.

Я ему не понравилась? Он хочет меня бросить?

– Вам пока не нужен адвокат.

Оказалось, не может быть вообще адвокат, он должен быть адвокатом конкретного клиента, Марфы либо Андрея. А мне пока не нужен адвокат… почему пока?

Василий Васильевич сказал мне СТРАШНОЕ:

– Каждого можно посадить, – каждого. По заказу или по прихоти ментов. Вы можете сейчас выйти из кафе и пойти к метро «Владимирская», к вам подойдет мент, – и все, может быть сфабриковано любое обвинение: оружие, наркотики. Это может случиться с каждым.

С каждым? Конечно, я знаю, что в России человека можно несправедливо осудить. Но это теоретическое знание, а услышать от Кота Базилио сказанное добрым голосом СТРАШНОЕ – прикладное знание. Это может случиться с каждым. И со мной?… Что же делать? Не только мне, всем людям? Никогда не ходить к метро «Владимирская»?

– Я забыла вам сказать, – нельзя говорить по телефону. Андрея прослушивали. И сейчас прослушивают. Возможно, и меня тоже. Вы представляете, меня прослушивают?

Василий Васильевич не удивился, не вскричал «не может быть!», даже не всплеснул руками.

– Запомните: телефон – чтобы договориться о встрече, – добрым голосом сказал Василий Васильевич, – это всех касается.

Еще одно СТРАШНОЕ сказал Василий Васильевич добрым голосом: это всех касается. Всех-всех-всех.

…Мне нужно внести пятьдесят тысяч рублей в кассу адвокатской конторы. Официально Василий Васильевич будет адвокатом Марфы, но заниматься будет и Марфой, и Андреем. Карлсон предложил Малышу, чтобы тот стал его родной матерью, и Малыш – ура! – согласился!

Василий Васильевич – моя вторая мама. Какое счастье, что мы встретились!

Но какое было бы счастье, если бы мы никогда не встретились. Ну, или я бы познакомилась со своей второй мамой где-то в компании, сказала бы: «Какая у вас интересная работа, я еще никогда не встречала адвокатов по уголовным делам».

Андрей передал через Илью, что ему не нужен адвокат, у него и без адвоката много работы. Илья немного обижен, что лучшего в городе Кота Базилио нашел не он, поэтому передал не без удовольствия. Сейчас не к месту тешить свое тщеславие! Такое впечатление, что Илье тоже нужно сделать МРТ головного мозга.

Дома ужасно пахнет. Бедой. Все знают выражение «пахнет бедой», но теперь я знаю, какой это запах – от него тошнит, не сильно, но постоянно, или вдруг сердце выскакивает из груди, или вдруг начинаешь задыхаться. Пустой кабинет, чистый письменный стол, неестественно веселая Мурка, и притихший Андрюшечка, и звери ведут себя скромно, и повсюду этот горький сухой запах, запах беды.

Все еще не могу:

– поверить, что все это случилось с нами,

– понять, за что нам все это.

Чиновник федерального уровня, и не может повлиять на производственный цикл! Огромная деревянная дверь будет готова завтра, а огромная стальная послезавтра.

Когда дома ребенок, неосмотрительно спать без входной двери. Андрюшечка может связать отсутствие двери с отсутствием отца, и бах! – психологическая травма, невротические страхи… ну нет!

Придумала закрыть дверь на Льва Евгеньича и Савву: поставить у дверного проема кресло, сыром заманить Льва Евгеньича и Савву в кресло, чтобы они спали там, как собака-охранник и кот-охранник. Мне, Мурке, Андрюшечке и Таксу вместе лечь спать на Муркином диване, перед сном рассказывать страшные истории про гроб на колесиках, зеленые глаза и синюю руку, – тогда настоящий страх отступит и в памяти останется только хорошее: синяя рука вышла из дома, по стене бегают зеленые глаза и так далее. В полночь наступило первое апреля – никому не верю, мы немного пообманывали друг друга (Мурка сказала, что не боится спать без двери, я – что Андрей, вероятно, завтра придет домой. Победил Андрюшечка: сказал, что у него в спичечном коробке паук, Мурка визжала от страха, – а никакого паука нет).

Съев сыр, Лев Евгеньич пришел к нам, втиснулся между Муркой и Андрюшечкой и захрапел. Савва тоже покинул свой пост, отправился спать на шкаф. Мурка с Андрюшечкой уснули, а я лежала без сна, размышляя, провести мне ночь собакой-охранником в кресле в прихожей или охранять детей и Такса непосредственно на диване. Посреди ночи злобно зашевелилась Мурка, не открывая глаз, проворчала: «Дайте поспать, Лев Евгеньич храпит, ты слишком громко думаешь».

…И вдруг. В ПРИХОЖЕЙ КТО-то ЕСТЬ. Вошел, что-то положил на пол – ЧТО?! – стоит, дышит. Хорошо, если это опять обыск, А ЕСЛИ ЕЩЕ ХУЖЕ? Зачем только я выла на ночь глядя: «Синяя рука вышла из дома…», от этого ЕЩЕ СТРАШНЕЙ.

Не буду врать, что я встала, взяла лыжную палку (зачем Мурка хранит в Куче лыжную палку?) и вышла в прихожую с палкой наперевес. Нет, у меня отнялись ноги. А руки не отнялись. Руками я зачем-то обхватила Мурку, Андрюшечку, Такса и Льва Евгеньича.

Шуршание в прихожей продолжалось, послышались шаги по коридору, – ОН открыл дверь в мою спальню, НИКОГО НЕ УВИДЕЛ, пошел по коридору. Я приготовилась защищать детей, Такса и Льва зубами (больше у меня ничего при себе нет).

Голос за дверью сказал: «Тебя как, сразу прикончить или желаешь помучиться?»

И я шепотом, чтобы не испугать детей – психологическая травма, невротические страхи, – закричала: «Вика!»

Вика… Вика! Прилетела, не позвонила, сама прилетела, сама доехала из аэропорта, а ведь она плохо себя чувствует, она слабая, ей нужны только положительные эмоции: руководство свадьбой, Чехов… ГОСПОДИ, ВИКА!

Кажется, Тель-Авив далеко, через полмира, но сейчас все как будто съездить на электричке в Комарово. От Тель-Авива до аэропорта Бен-Гурион полчаса, лететь до Петербурга четыре с половиной часа, от нашего аэропорта до меня полчаса… вчера Вика подумала, что я странно молчу, словно не могу говорить, а сегодня она уже здесь, цитирует «Белое солнце пустыни».

Я уложила Вику в спальне, легла рядом, повернулась к ней, – скорей начать рассказывать! – увидела любимое Викино лицо в профиль и – поплыла. Я годами видела ее профиль рядом с собой в кровати. Все детство. Мы спали вместе, – то есть не спали, до утра читали стихи, сочиняли стихи, придумывали, как все будет потом, когда вырастем и у нас будут дети, и какие они, наши дети, ведь они где-то уже есть, им только нужно родиться, – разговаривали, перебегая от мысли к мысли, засыпали на полуслове, просыпаясь, начинали с того же места. Однажды в дождь пролежали в кровати сутки. Наши мамы приносили нам в кровать завтрак-обед-ужин, как будто мы болеем…Нас нестрого воспитывали, – это кто накрыт в кровати одеялами на вате, кто лежит на трех подушках перед столиком с едой и, одевшись еле-еле, не убрав своей постели, осторожно моет щеки кипяченою водой, – а возможно, они преследовали собственные интересы: дети в кровати – это удобно. Тем более дети, читающие стихи: им спокойно, а мы развиваемся.