Сейчас Маймонид уже мог разглядеть крестоносцев, их авангард находился всего в пятидесяти шагах от городских стен. На них были белые с алым хламиды, украшенные крестом, многие восседали на храпящих жеребцах, которые казались даже злее своих наездников. Начищенные шлемы тускло поблескивали в мерцающем свете факелов, когда крестоносцы, чьи сердца почернели от ненависти и безумия, приближались к Иерусалиму. Маймонид вздрогнул, почувствовав, как бездумная ярость рыцарей тысячами кинжалов пронизывает наполненный дымом воздух. Эти скоты были хуже зверей, потому что даже зверь нападает лишь для того, чтобы утолить голод. Однако франки все никак не могли насытиться, их голод проистекал из бездонной пустоты, где раньше были их души. Для них не имеет значения, скольких они убьют и уничтожат, — им всегда будет мало.

Мусульманские лучники выпустили свои огненные стрелы — искры от них, подобные разъяренным светлячкам, прожгли ночное небо. Стрелы пронзили тела людей и животных, внизу раздались предсмертные крики и ржание. Маймонид знал: стоило начаться воплям, как не будет им конца и никакой другой звук не достигнет уха, не проникнет в сердце.

Но огненный дождь не смог сдержать армию неверных. Когда их передовая линия пала от отчаянного обстрела, место погибших тут же заняли новые ряды закованных в латы воинов. Словно нашествие паразитов, франки двигались вперед и вперед — бездумные ночные создания, нацеленные на одно: на ворота Иерусалима. Более четырехсот пятидесяти лет сыновья Христа несли печать позора — Священным городом, видавшим страсти Господни и воскрешение, правили мусульмане. Сегодня они наконец выхватят священные камни из рук безбожников и омоют улицы их кровью. Маймонид понимал, что такие люди с пути не свернут. В их уши вложены пустые обещания рая, эти воины Христовы будут решительно идти навстречу своей смерти во имя великой цели. Под безжалостным натиском таких фанатиков истощенные силы мусульман вынуждены будут сдаться и проиграют. Тогда все будет потеряно.

Безумство в городских стенах утихло, и в небе над Иерусалимом в ожидании ужасной трагедии повисла гнетущая тишина — затишье перед бурей. Женщины и дети покинули улицы, скрывшись в сделанных под каменными домами, церквями и мечетями временных убежищах. Несколько сотен оставшихся в Иерусалиме евреев нашли пристанище в главной синагоге к западу от стены Ирода, молясь о спасении, которое, как обычно, не придет.

Время замерло, когда мир у городских стен окунулся в устойчивый ритм войны и смерти. Потом Маймонид увидел таран и понял, что война проиграна, вот-вот начнется обычная резня.

Огромный ствол черного дуба был обмотан хомутами со стальными шипами. Таран взгромоздили на высокую платформу, медленно двигающуюся вперед по бесконечному ряду массивных колес, — этакая гигантская многоножка, порожденная изобретательностью дьявола. Крестоносцы быстро подожгли передний спил тарана, залитый смолой, и к небу вызывающе взметнулись столбы серого дыма. Маймонид почувствовал, как нестерпимый жар от горящей далеко внизу древесины опаляет его усы.

Бум. Стены задрожали, когда в железные ворота ударил таран. Бум. Снова и снова, как поступь дракона, явившегося из древних мифов. Размеренная. Решительная. Неторопливая. Уверенная в исходе. Бум.

Древние двери прогнулись. Смялись, словно пергамент в руках расстроенного писца. Металл взвыл, как раненое животное, попавшее в смертельную ловушку. Ужасный грохот прекратился, вместо него раздался еще более ужасающий звук. Тяжелое громыхание закованных в броню ног по мощеным улицам очень напоминало сводящий с ума треск надвигающегося облака саранчи. Франки наконец ворвались в ворота, и теперь ничто не могло спасти город от гибели.

Маймонид беспомощно наблюдал, как целые орды варваров заполонили улицы Иерусалима. Горстка выживших мусульман внутри городских стен попыталась оказать достойное сопротивление, из последних сил бросаясь в схватку с первой волной крестоносцев, успевших прорваться сквозь проломы в стенах. Но их попытка была тут же пресечена: во все стороны полетели отрубленные головы, руки, ноги. Глядя на разворачивающуюся внизу резню, раввин вспомнил о страшных мгновениях, описанных в «Исходе. Второй книге Моисеевой», когда ангел смерти налетел на Египет, отбирая жизни у всякого первенца в семьях египетских и всего первородного из скота. Подобно черному ветру, раздувшему пожар в людских душах, ангел смерти этой мучительной ночью был занят в очередной раз.

Франки были повсюду, на их латах мерцало отражение тысячи пожарищ, которыми был охвачен Священный город. Со зверской решимостью крестоносцы ломали каждую дверь, обыскивали дома в поисках признаков жизни. А когда находили, отнимали саму эту жизнь. Перед глазами раввина разворачивались ужасные картины, которые он даже не мог себе вообразить. С крыш домов сбрасывали детей, женщин пронзали копьями, над их телами совершали надругательство даже после того, как жертвы испускали последний вздох. Разъяренные солдаты шлепали по темно-красным лужам — улицы города были залиты кровью.

Над Иерусалимом пронесся вопль тысяч людей, превратившийся в ревущий ветер отчаяния, — пучина геенны огненной обнажила переполняющие старика чувства. Вопль проник в его разум, душу и даже глубже. Маймонида затягивало в бездну, навсегда уносило в вихре ужаса и предсмертных криков…

Маймонид вздрогнул и проснулся. Его сердце так неистово колотилось, что, казалось, вот-вот разорвется. Он глубоко задышал, пытаясь успокоиться и понять, где находится. Старик был дома, прятался в тишине зажиточной части заново отстроенного еврейского квартала. Из небольшого сада за окном в комнату проникал нежный аромат сирени и лимона. Никакого сражения, никакого разорения. Вокруг крепко спали жители Иерусалима, а ужасы, которые довелось им пережить, превратились в забытые воспоминания. Пока.

Маймонид повернулся и увидел под боком свернувшуюся, как обычно, калачиком жену. Ревекка громко храпела, из уголка рта лениво текла слюна. Старик поднялся, медленно выскользнул из пуховой постели и стал ногой на ощупь искать соломенные сандалии. Он опять взглянул на жену и успокоился окончательно. Она была его краеугольным камнем, единственной, несмотря на непреклонное течение времени, постоянной величиной. Она всегда спала как убитая, крепко, не ведая, что творится вокруг. Маймонид ни секунды не сомневался: случись франкам снова окружить город, его дорогая Ревекка сном младенца проспит весь ужас и разорение. Она минует самое худшее, забывшись в мире сладких снов и приятных воспоминаний. И за это старик был вечно благодарен ей.

Раввин медленно побрел в кухню, налил стакан воды. В горле пересохло, першило так, как будто он наглотался песка в пустынях Магриба, которые пересек еще в детстве. Проходя мимо комнатки по правую руку, он остановился и тихонько сдвинул в сторону деревянную ширму. Вглядевшись в темноту, он увидел крепко, как и его жена, спящую Мириам. Только в отличие от жены Мириам не храпела. Ее иссиня-черные волосы разметались по подушке, руки непроизвольно скрестились на груди. Мягкий свет луны, лившийся из восточного окна, придавал ее лицу едва заметное ангельское свечение.

Маймонид вошел в спальню и приблизился к кровати Мириам. Он опустился на колени и нежно, совсем как в детстве племянницы, коснулся пальцем ее щеки. Девушка шевельнулась, на губах заиграла улыбка.