Самир повернулся и опять вгляделся в туман, как будто желая, чтобы завеса пала, обнажив притаившиеся за ней ужасы. И тут, как будто само море устало от тревожного ожидания, ожили самые худшие кошмары Самира.

Подобно ястребу, устремившемуся к добыче, из тумана, всего в ста тридцати локтях от них, вынырнул нос массивного дромона крестоносцев. Корабль двигался прямо на «Нур аль-Бахр». Самир услышал, как на палубе его корабля тревожно зазвонил колокол, как безумные перезвоны смешались с криками ужаса моряков. Но военный корабль не замедлял ход.

— Да пошлет на нас Аллах свою милость! — воскликнул Самир, чувствуя, как горлу подступает тошнота. Халиль тут же схватился за меч, проклиная испугавшихся моряков и призывая взять себя в руки и стать на защиту корабля. Но Самир не двигался с места. Он знал — конец близко. Молодой человек поразился тому, что на пороге смерти, неминуемой и безоговорочной, вспоминаются незначительные мелочи, которые ему больше никогда не пережить. Цветущие деревья, что растут вдоль тропинок вокруг его дома в Александрии. Дети, размахивающие деревянными мечами в местном парке и спорящие о том, кто на этот раз будет франками. Запах пирога со шпинатом, который печет в кухне его мать на заходе солнца и который знаменует конец ежедневного поста на Рамадан. Вкус несмелых губ Саны — влажных и сладких, словно дикие ягоды.

Сана. Он понял, что больше никогда не сможет заключить в объятия девушку с гибким, сладким телом, о котором он мечтал еще мальчишкой, и заняться с ней любовью. Покачать ребенка в колыбели — плод их страсти. Сана была приличной девушкой и не позволяла даже взять себя за руку до тех пор, пока не было официально объявлено об их помолвке. Она дрогнула в ночь перед тем, как он уходил в свой безумный рейс, и он будет бережно хранить тот единственный поцелуй, когда будет идти по Сирату — мосту «тоньше волоса и острее меча» в загробную жизнь. И хотя погибшим в священной войне против неверных дарованы в раю семьдесят девственниц, искусных в любовных утехах, Самир пообещал себе, что душа его дождется Сану, даже если это случится только в день воскрешения мертвых.

Перед внутренним взором Самира на мгновение возникло прекрасное лицо с правильными чертами, а над морем пролетела горящая стрела и вонзилась прямо ему в грудь.

Со своей капитанской вышки на дромоне Ричард с восхищением наблюдал, как его лучники выпускают град горящих стрел в торговый корабль, находящийся менее чем в восьмидесяти локтях от них. Король инстинктивно зажал уши, глядя на воинов, которые выкатывали длинную трубу на носу корабля. Грохот, похожий на раскаты грома, эхом разнесся над водой, когда крестоносцы выпустили свой печально известный греческий огонь.[57] Наружу вырвался язык голубого пламени и ударил по парусу меньшего судна, тут же превратив его в пылающие останки и снедая поддельные киприотские флаги.

Армада Ричарда находилась всего в миле от побережья Палестины, и он прекрасно знал, что любое судно поблизости принадлежит либо сарацинам, либо их союзникам. Однако Ричард провел достаточно времени на несчастном острове, чтобы понять: несмотря на то что на этом судне развевается киприотский флаг, оно существенно отличается от византийских торговых кораблей. А беглого взгляда на смуглых моряков, мечущихся по палубе в попытке укрыться от стрел крестоносцев, хватило, чтобы сомнения переросли в уверенность: кем бы ни были эти люди, они враги его народа, а значит, их нужно уничтожить.

Небольшие возгорания распространились по всему торговому судну, но когда дромон проплывал мимо, Ричард заметил, что язычники накрыли большую часть палубы недубленой кожей, от которой, как оказалось, отскакивали его обмазанные керосином стрелы и даже искры греческого огня. Он велел своим воинам достать немного этого материала — сарацины явно разработали необычные защитные средства, которые необходимо внимательно изучить.

Ричард поднял правую руку, дав знак солдатам, — и крестоносцы перебросили веревки на судно противника. В следующее мгновение они уже были на борту торгового корабля, ввязавшись в рукопашный бой с матросами-неудачниками, которые оказались первыми, кто «приветствовал» прибытие Ричарда в воды Святой земли.

Торговое судно стало разворачиваться, поскольку гребцы на нижней палубе отчаянно принялись за работу, надеясь избежать столкновения с громадным чудовищем. Когда Ричард увидел, что остановившееся судно вновь начало двигаться, он повернулся к Уильяму, стоящему на носу корабля.

— Выпускай пловцов! — Слова Ричарда едва ли можно было расслышать из-за шума морского сражения, но Уильям понял приказ. Рыцарь стоял рядом с группой лучших пловцов Ричарда, которые уже давно разделись до нижнего белья. Эти люди держали длинные толстые веревки и по сигналу Уильяма попарно прыгнули в воды Средиземного моря.

Небольшое сражение стало для воинов Ричарда очередной прекрасной возможностью проявить себя. Он видел, как его солдаты на борту вражеского судна, размахивая мечами, крошили моряков, большая часть которых перестала сопротивляться. Теперь они стояли на коленях, прося пощады. Но Ричард отдал приказ: не щадить никого. У него не было ни средств, ни терпения возиться с пленными на этой стадии военной операции. Головы летали над забрызганной кровью палубой, в то время как Ричард, перегнувшись через борт собственного корабля, с надеждой ожидал, пока всплывут на поверхность его пловцы.

Ричард несколькими днями раньше, когда они обсуждали возможные способы вывести из строя любой встреченный по пути корабль сарацин, не потопляя при этом само столь ценное судно, разработал новую стратегию. Пловцы подберутся к вражескому кораблю и свяжут руль, тем самым препятствуя его вращению и вынуждая временно пришвартоваться. Когда сражение будет окончено, рули можно будет развязать, а трофейные корабли отбуксировать в доки армады крестоносцев. Идея гениальная, но очень опасная. Если мусульманское судно наберет скорость или внезапно резко сменит курс во время сражения, то пловцы, вероятнее всего, погибнут под лопастями руля. Уильям не был уверен в разумности подобной затеи, но он преклонялся перед военной хитростью своего короля. Рыцари на собственном опыте убедились, что интуиция Ричарда и творческий подход к войне граничили с гениальностью — лучше всего положиться на то, что королю виднее.

Перевозившее оружие судно, с которым по счастливой случайности сегодня ночью столкнулся дромон Ричарда, давало прекрасную возможность проверить на практике план с пловцами. Ричард вглядывался в глубину, но не видел в пенящемся море и следа своих солдат. Его друг Уильям вздохнул, смирившись с тем, что из-за безумного плана короля они потеряли отличных моряков. Ричард цеплялся за минуты, которые казались вечностью. Наконец король в отчаянии поднял руку, готовый дать сигнал неряшливому саксу у штурвала командного корабля таранить уплывающую галеру, как вдруг торговое судно покачнулось. Он видел, как гребцы сарацин отчаянно пытаются сдвинуть его с места, но судно лишь беспомощно кружилось на месте. Губы Ричарда расплылись в улыбке, когда на поверхности воды показались его пловцы и поплыли к дромону. Их товарищи на палубе приветственно махали им руками. Сработало. И в очередной раз в глазах солдат Ричард проявил себя как выдающийся полководец. Его репутация военного гения подтвердилась.