«Послушай меня, Жюли, — обращается она сама к себе лет этак за девяносто до того солнечного утра, в которое Сара топчет пыль у развалин ее каменной хижины, направляясь к реке. — Если ты допустишь в сердце свое любовь к этому человеку, то окажешься в еще более затруднительной ситуации, чем с Полем. Ибо это не милый мальчик, видящий себя лишь отраженным в твоих глазах. Реми — мужчина, несмотря на то, что он младше тебя. С ним развернутся, расцветут все твои женские способности, откроется возможность реализовать себя как женщину. А потом? Разбитое сердце — это бы еще ничего, с этим ты уже жила. Но разбитая жизнь… Опомнись, Жюли, пока не поздно».

Но она не опомнилась.

Какая, которая из Жюли говорит:

«Не воображай, милая моя, что, коли ты предпочтешь любовь, тебе не придется расплачиваться за этот выбор»?

Но явно не дочь Афины пишет вот это:

«Сочиняй свои песенки. Малюй свои картинки. Но это не жизнь женщины. Предпочтешь влачить этуне-жизнь? Сбежишь в пустыню?»

А вот и река с ее порогами, разливами и размывами, и скамья, сооруженная городскими службами для желающих по- размышлять о печальной судьбе Жюли. И кто-то уже размышляет. Генри. Поникшая поза позволяет предположить упадок сил и отток эмоций. Уставился перед собой, а приближения ее не заметил не вследствие глухоты, но в результате оглушенности звуком. В ушах его затычки наушников, к карману тянется провод. То, что он слушает, не имеет к Жюли никакого отношения. Слух Сары воспринимает какую-то мелко-жестяную дурь, ее перекрывает вопль самки какого-то зверя, вероятно, кошки, хвост которой кованым штурмовым башмаком придавил мощный «зеленый берет». Сара улыбается, подсаживается к нему, соблюдая высокоморальную дистанцию. Генри выдирает пробки из ушей, сует руку в карман и раздавливает масскультуру нажатием пальца.

— Зачем ты не сказал мне о любви, пока не взял мою? — выпевает он фразу Жюли на какой-то попсовый мотивчик, Саре совершенно неизвестный.

Генри откинул голову и издал протяжный волчий вой.

— Я лаю на луну, я тешу сатану; нечаянно я выпил белену, — прокомментировала Сара, мило ему улыбнувшись.

— Браво, браво. Как раз в точку.

— Вы тут всю ночь продежурили, Генри?

— Почти.

— Но вы же знаете, что все будет в порядке.

— Мы запишем в тетрадке: все будет в порядке. Натурально, знаю, но верить в это упрямо отказываюсь.

Генри резким движением выпрямил спину, расставил ноги пошире, раскинул руки и уперся ими в скамью. Эта поза ему, очевидно, не понравилась, он перекинул левую ногу через правую, затем правую через левую, руки скрестил на груди. Река бросила в них туманный клок брызг. Быстро бежала река мимо рыжих скал и рыжих деревьев, курчавилась мелкими водоворотами, плескалась в берегах, качала прибрежный камыш. Перед водопадом устраивалась передохнуть в верхнем пруду, темном и тихом, с быстрым течением лишь по центральной линии. Перемахнув через каменный край, вода с шумом, поднимая тучу брызг, падала в нижний разлив, разбиваясь о скалы в сахарную пену. Глубина внизу небольшая, но буйство потока, втягивающего в себя все, послужило причиной гибели Жюли и — как упрямо болтали некоторые жители городка — ее ребенка. Как будто не было врача и выписанного им свидетельства! Но люди верят в то, во что хотят верить. Пониже этого коварного разлива, за скалами, обширный проточный водоем, в котором Жюли плавала, но лишь по ночам, чтобы ускользнуть от недреманного ока соглядатаев.

— Чтобы утопиться здесь, надо обладать железной волей, — сказала Сара.

— Может, напилась для храбрости.

— В дневниках нигде не упоминаются спиртное и наркотики.

— Вы уверены, что она все доверяла своим дневникам?

— Полагаю, что все.

— Тогда возвращаюсь к своей первой гипотезе. Когда я впервые прочел дневники Жюли, я напрочь отверг мысль о возможности самоубийства.

— Вы того же мнения, что и горожане? Они полагают, что ее убили.

— Я не того же мнения. Я полагаю, что они ее и убили.

— Но ведь Жюли собиралась стать респектабельной женщиной.

— В том-то все и дело. Может, им не нравилось, что ведьма станет мадам Мастер-Печатник.

— Ведьма?

— Знаете, Сара, она мне тут приснилась… Не какая-нибудь сисько-попка, положенная мне по возрасту и воздержанию. Приснилась, когда она уже… в общем, после…

— Привлекательность женщины не в сиськах и не в попках, — одернула его Сара тоном строгим и поучающим.

Генри покосился на ее суровое лицо, улыбнулся.

— Что ж, в какой-то степени верно. Как посконно-домотканый американский парень я должен увлекаться нимфетками, у которых выпуклости еще не полне… Ладно-ладно, не сердитесь. — Он вскочил, схватил ее руку мокрой от брызг водопада ладонью, поцеловал. — Ох, Сара… — Кажется, он сдержал зевок. — Надо вздремнуть, если получится. Технический прогон в одиннадцать. Рой натаскивает городских любителей. Потом с вокалом. Вы будете? Хотя вам, конечно, не обязательно.

— Буду, если хотите.

— Нежась в закатных лучах… — Он вернул затычки в уши и понесся, чуть ли не бегом, обратно к домику Жюли.

Она подошла к берегу. Настоящий омут. Здесь стояла Жюли, вглядывалась в коварную воду. Прыгнула. Невысоко, футов около шести. Камни, бурлящий поток… Она упала на ноги, поскользнулась, качнулась, рухнула, возможно, на гладкий валун, позволила воде втянуть себя… Позволила? Но она плавала, как рыба.

Сара почувствовала чье-то присутствие, повернула голову — у скамьи остановился Стивен. Она подошла, села. Он опустился рядом.

— Что-то всем нам сегодня не спится, — заметила Сара.

— Я сегодня не ложился. Полагаю, по мне заметно. — Стивен развел руками. Одежда измятая, да и попахивает от него…

Ну, и трагическая маска на лице. Снова Сара подумала, что за всю жизнь подобного не ощущала. Такое выражение лица может быть у переживших стихийные бедствия, когда их интервьюируют телерепортеры. — Всю ночь гулял с Молли. Она любезно согласилась… По улицам… Темно в городе…

Чего ж тут не понять. Темно ночью под деревьями, кто же спорит. Огрызок луны… да и тот вскоре спрятался. Они выныривали в пятнах лунного света, вновь погружались во тьму. На Молли белая хлопчатобумажная юбка и облегающая белая футболка. Черно-белая гамма.

Не в силах выносить его вида, Сара отвернулась к воде.

— Чрезвычайно интересно, правда? Удивительно, что происходит с твоей гордостью. Она меня поцеловала. Что ж, и я ее тоже… — Стивен помолчал. — Спасибо, что промолчали, Сара.

Она покосилась на Стивена. Слезы оросили щетину его щек.

— Что-то я плохо понимаю, — продолжил он. — Что можно сказать о пятидесятилетнем старике, уверенном, что ничего более магического с ним за всю жизнь не случилось, чем поцелуй во тьме с…