После наказания виновников заговора Карлу IX ненадолго полегчало, но потом началась долгая агония, сопровождавшаяся кошмарами. Будучи более впечатлительным, чем его мать, он проводил бессонные ночи, мучаясь угрызениями совести за преступления, которые сам же позволил совершить. Из-за таинственной болезни всё его тело покрывалось кровавым потом. Он в ужасе беспрестанно повторял своей старой кормилице-гугенотке, не отходившей от его изголовья: «Кормилица, кормилица, что за кровь вокруг меня? Не та ли, что пролилась по моей вине? Какой страшный совет мне дали!» Та, как могла, успокаивала его. Впрочем, такова версия гугенотов; католики же утверждали, что Карл IX ни о чем не сожалел и покинул этот мир, не испытывая душевных мук.

Едва король навсегда закрыл глаза, как Екатерина отправила в Польшу к Генриху нарочного с сообщением, что пора возвращаться во Францию. Король умер, да здравствует король — Генрих III. Король Польский, которому за несколько месяцев успели до смерти надоесть и страна, и его теперешнее положение, с готовностью откликнулся на призыв. Тайком покинув королевский дворец в Кракове, он, преследуемый пустившимися за ним в погоню подданными, устремился к границе, которую сумел благополучно пересечь. Поскольку прямой путь через протестантские княжества Германии ему был заказан, ехать пришлось кружным путем, через Австрию и Италию. В Вене император Священной Римской империи германской нации Максимилиан II оказал Генриху роскошный прием, втайне рассчитывая, что новый король Франции женится на его дочери, вдове Карла IX. Продолжив путь, беглец прибыл в Венецию, где дож устраивал в его честь такие празднества, которые невозможно было и представить себе во Франции. Жизнь в Венеции настолько понравилась Генриху, что он застрял там на целых два месяца и пробыл бы еще дольше, если бы Екатерина Медичи не приняла решительные меры, дабы поторопить сына с возвращением на родину.

Во время его отсутствия Екатерина вынашивала амбициозные планы, намереваясь представить сыну, когда тот вернется, умиротворенное и сплоченное королевство, верное своему суверену, так что королю останется лишь наслаждаться жизнью, тогда как она, незаменимая, возьмет на себя все заботы по управлению государством. Однако для этого предстояло еще многое сделать. Одна опасность, исходившая от заговорщиков, была ликвидирована, но оставалась другая: по всему королевству зрели очаги бунта, который готовили «политики» и «недовольные». Бежавший принц Конде подстрекал лютеранских князей Германии для нового вторжения во Францию. Поскольку королевская армия в тот момент фактически не существовала, а сам король развлекался в Венеции, Екатерине оставалось лишь полагаться на успех переговоров со своими неприятелями. Верная себе, она давала им обещание за обещанием и по мере возможности подкупала их вождей. Чтобы Генрих по возвращении мог противопоставить врагам хоть какую-то армию, она набрала в Швейцарии наемников.

Охваченная нетерпением, Екатерина не стала дожидаться прибытия Генриха в Париже, устремившись ему навстречу. В Лионе, пока артиллерийские залпы не возвестили, что король пересек границу своего королевства, она в компании своего старинного приятеля герцога Немура инспектировала местные вооруженные отряды. Не упустила она и случая пообщаться с жившими в городе итальянскими банкирами, заручившись их согласием предоставить кредит. С войском и деньгами можно было увереннее смотреть в глаза надвигавшейся военной угрозе. Наконец, после долгой, почти двухлетней разлуки, мать и сын встретились. Это была волнующая встреча. По свидетельству испанского посла, они, обнявшись и со слезами на глазах, проговорили целый час. Генрих, бросившись в объятия матери, сделал знаменательное признание: «Мадам, дорогая моя мать, подарившая мне жизнь, теперь я обязан вам еще и своей свободой и короной». В завершение сцены встречи он, встав на колени перед матерью, целовал ей руки.

Екатерина была без ума от своего любимого сына, считая бесспорными его великие достоинства и стараясь не замечать его недостатки. Неблагоприятные обстоятельства, полагала она, мешают ему в полной мере проявить свои таланты. «Он может всё, стоит лишь ему захотеть», — любила повторять Екатерина. Беда была в том, что он хотел то одного, то другого, стремительно переходя от увлечения к увлечению — а ведь ему предстояло править в непростое время и в непростой стране, править подданными, которые, мягко говоря, не сочувствовали его причудам. Когда он прибыл в родные пределы, французов поразили происшедшие с ним перемены. Их новый король, считали они, переменился не в лучшую сторону, хотя и прежде замечали в нем много такого, что не могло понравиться благородным господам, пытавшимся выглядеть элегантными и утонченными, но в сущности остававшимся солдафонами. Когда Генрих III был еще ребенком, фрейлины его матери часто забавлялись с ним, наряжая в женское платье, опрыскивая духами и украшая, как куклу. С детства у него осталась привычка носить плотно облегающие камзолы, кольца, ожерелья, серьги, пудриться и красить губы помадой. В остальном же он был вполне нормальным принцем: участвовал в придворных попойках, не пропускал ни одной юбки и, по свидетельству хрониста, заслужил славу «самого любезного из принцев, лучше всех сложенного и самого красивого».

Пребывание в Венеции, где он предался самому безудержному разгулу, резко изменило его. Костюмированные балы, фейерверки, карнавалы опьяняли его, пробудив в нем скрытую чувственность и порочную склонность к извращениям. По возвращении в Париж он устроил свою жизнь наподобие карнавала или бала-маскарада, преобразив и тело, и душу. Сначала он стал носить серьги, затем ввел в моду пышные короткие панталоны выше колен, напоминавшие фижмы. Наконец, как-то раз на Крещение он появился перед ошеломленным двором, одетый в казакин с круглым вырезом на обнаженной груди, с шеей в расшитых брыжах, с волосами, перевитыми жемчужными нитями, посасывая конфеты и играя шелковым кружевным веером. Его выщипанный подбородок, лицо, вымазанное румянами и белилами, и напудренная голова еще больше усиливали его сходство с женщиной. Замечая гомосексуальные наклонности сына, Екатерина пыталась по-своему «лечить» его, устраивая застолья, во время которых королю прислуживали совершенно обнаженные девушки.

Впрочем, у Генриха III была и одна женская привязанность — Мария Киевская, супруга принца Конде, ставшая его любовницей. Вернувшись во Францию в качестве короля, он задумал ни много ни мало развести ее с супругом и самому жениться на ней. Только такого скандала и не хватало еще во Французском королевстве! Екатерина не могла допустить ничего подобного, но ей даже не пришлось принимать свои меры, поскольку несчастная женщина умерла при родах. Отчаяние Генриха III было воистину беспредельно. Даже опасались за его рассудок. Нарыдавшись до полного изнеможения, он обращался к показному мистицизму, участвуя в покаянных процессиях флагеллантов. Нередко можно было видеть его босого, в робе из грубой шерстяной ткани и капюшоне с прорезями для глаз, идущего во главе процессии кающихся придворных. Однако эти процессии, всякий раз сменявшиеся оргиями, не вызывали среди правоверных католиков-парижан ничего, кроме раздражения.

Вместе с тем, несмотря на свое шокирующее поведение, Генрих III обладал и бесспорными достоинствами — умом, проницательностью, политическим чутьем и даже волей. Он мог бы стать неплохим королем, если бы ему довелось править в более спокойное время. Однако с самого начала ему пришлось столкнуться с экстремистами двух партий, править в расколотом королевстве. Памятуя о его победах при Жарнаке и Монконтуре, католики ждали от него небывалых чудес, тогда как протестанты люто ненавидели его как убийцу Колиньи. Те и другие едины были в своем порыве дискредитировать его, распуская о нем сплетни и публикуя пасквили. Подобно Екатерине Медичи, он, сообразно сложившейся обстановке, искал поддержку то в одной, то в другой партии и старался использовать любую возможность для укрепления своего авторитета.