Задвижку заело, но мне все же удается расшатать ее немного. Скорее… Скорее…

Шаги все громче.

Я проскальзываю в дверь и тихо прикрываю ее за собой.

Мне хочется смеяться от счастья, но я затаиваю дыхание и распластываюсь по двери. Я во дворе, откуда забирала меня Селия. Ее фургона здесь нет. Нет вообще никаких транспортных средств. Есть только высокая кирпичная стена с колючей проволокой поверху. В стене массивные металлические ворота, для машин, а рядом — обычная деревянная дверь. Скорее всего, она заперта на замок, окружена сигнализацией, защищена специальными заклятиями, но, может быть, заклятие только одно, и оно мешает людям входить, а не выходить…

Держась поближе к стене, я быстро огибаю двор. Деревянная дверь заперта на две щеколды — одна сверху, другая снизу. Открыть их — дело одной секунды.

Как-то уж слишком легко мне все удается.

Теперь я боюсь лишь одного — ужасного разочарования, которое охватит меня, когда окажется, что по ту сторону двери стоит охранник.

Медленно и бесшумно я открываю дверь.

За ней никого нет.

Меня трясет. Я делаю шаг за дверь и тихо закрываю ее за собой.

Я в переулке. Узком, мощенном булыжником. А надо мной небо; оно серое и облачное, начинается вечер.

В конце улицы идет пешеход. Обычный человек, разговаривает по мобильнику, шагает, смотрит перед собой. Проезжает машина, за ней автобус.

У меня подгибаются колени. Я не знаю, что делать.

Я на свободе уже десять дней, и со мной все в порядке: сижу в каком-то деревенском доме и пью чай. В дом я прихожу почти каждый день, а сплю в лесу, примерно в миле от дома. В лесу хорошо и очень тихо; так что если кто-то попробует подкрасться ко мне, я услышу первым. Правда, поблизости совсем нет людей. Конечно, хорошо жить не в клетке, но в ней мне лучше спалось. Здесь же мне постоянно снятся кошмары. Правда, не настолько страшные, чтобы вскакивать в поту… снится одно и то же: я все бегу и бегу по переулку позади здания Совета.

Люди, которым принадлежит этот дом, не живут в нем постоянно, скорее всего, приезжают только на лето. Поэтому я спокойно вошел внутрь, недолго пошуровав в замке куском проволоки. Я почти каждый день принимаю душ, а иногда поднимаюсь наверх и ложусь на одну из кроватей, как та девочка из сказки про медведей. Постели в доме очень мягкие, но я никогда не засыпаю. До того, как я нашел это место, у меня были проблемы с едой. А тут, даже забавно, есть и геркулес.

Еще в шкафах я нашел макароны, хлопья и овес. Молока, как я уже говорил, у меня не было, поэтому варил кашу просто на воде. Каша у меня получается хорошая, без комков; но тут оказалось, что я очень быстро съел весь мед, джем и изюм, так что уминаю все, что осталось.

Я стараюсь есть не чаще одного раза в день; все равно в какое время — главное, чтобы хотелось. Ем немного, да здесь особо и не разбежишься. Мое любимое блюдо — подсоленный рис. Правда, в первый день был даже консервированный тунец, но он закончился к вечеру, а консервированная фасоль — на следующий день. Я опускаю в карман полпачки «Витабикса»[2]и сосу их вечером в лесу, пока засыпаю.

В дом за это время приезжали люди и пробыли два дня. Наверное, на уик-энд. Мама, папа, двое детишек и собака — просто идеальная семья. Кажется, они даже не заметили, что к ним кто-то наведывается, чтобы подхарчиться. Я ведь всегда прибираюсь, когда ухожу. После их визита прибавилось макарон, зато овес закончился. Я надеялся на еще одну банку тунца, но… не повезло.

Мне кажется, что временами я слышу снаружи какие-то звуки. Не обращай внимания, Натан, нет там никого.

Но я опять начал грызть ногти. Я грыз их, когда был маленьким, а потом перестал. Теперь вот снова начал. Анна-Лиза. Я стараюсь не думать о ней слишком часто.

Идет дождь. Мелкий. Опять какой-то звук.

Нет. Лучше все-таки выйти и проверить.

Я возвращаюсь в лес. Кажется, за мной следят. Такое у меня иногда возникает чувство. Даже мурашки по спине.

Слишком уж легко мне удалось сбежать. Трудно поверить, чтобы Совет, который из кожи вон лез, контролируя каждый мой шаг с самого рождения, устраивал для меня Освидетельствования и выпускал Уведомления, запер меня в клетке у Селии, сделал мне все эти татуировки, вдруг взял и так легко дал мне сбежать. Нет, наверняка это какой-то новый план.

Шпионили же они за мной раньше, когда я жил у бабушки и ездил в Уэльс. Тогда я этого не знал, а теперь знаю.

Та семья, которая приезжала в дом, они были похожи на фейнов, но как знать. Может, Охотники могут притворяться фейнами. И тот первый мужик, который согласился меня подвезти, он так на меня косился, да еще задавал разные вопросы. Правда, оказался вроде нормальным, раз уж отпустил меня, но я так наорал на него, что он изрядно перепугался.

Мои татуировки — это какое-то устройство для слежки. Вот единственное объяснение. Наверное, они смотрят в какой-то экран и видят на нем мигающую точку. Это я. Я такое в фильме видел. Блип… блип… блип. Вот сейчас они сидят в своем фургоне, смотрят в экран и видят, что я бегу краем поля назад, к лесу.

Укрытие у меня нормальное. В него не проникает дождь, и земля в нем всегда сухая. И найти его не так легко, оно под корнями большого дерева, у ручья.

Я часто сижу здесь.

И иногда, сидя здесь, я думаю, что никто за мной не следит и что я сбежал по-настоящему, и я говорю себе: «Я сбежал. Я свободен. Я сбежал. Я свободен».

Но свободным я себя не чувствую.

Иногда я плачу. Сам не знаю почему, но это время от времени происходит. Скажем, сижу я и смотрю на ручей, который течет по темно-коричневой грязи, а сам остается чистым, прозрачным и беззвучным, и вдруг ощущаю вкус слез. Их так много, что они уже затекли мне в рот.

Я вздремнул, и теперь, даже несмотря на одеяло и пачку газет, которые я принес из дома, меня бьет дрожь. С чего бы это? Сейчас апрель, снаружи не холодно. Я прожил почти два года в клетке, в самом сыром и промозглом закоулке Шотландии — наверняка самой холодной и промозглой страны в мире, — где видел и снег, и морозы, и метели, и вот я попадаю в это славное теплое местечко и трясусь не переставая. Да, пара бараньих шкур тут не помешала бы.

Я довольно часто вспоминаю Шотландию, думаю о своей клетке, о том, как бегал большой круг и чистил плиту на кухне, как варил кашу и копал картошку, резал и ощипывал кур. А еще я думаю о Селии и о той книге, которую она читала со мной.

Главный герой этой книги Иван Денисович, заключенный. Он отбывает в тюрьме десятилетний срок, но, даже когда срок кончится, домой его все равно не отпустят, потому что таких, как он, отправляют в ссылку. Я думал, ссылка означает, что человек должен просто покинуть свою страну, а там пусть едет куда угодно, — туда, где тепло, к примеру, на какой-нибудь остров в океане или в Америку. Но ссылка означает совсем другое: человека отправляют в какое-то другое место, и оно, разумеется, совсем не в тепле, не на солнышке и даже не в Америке. Нет, это далекое, угрюмое и холодное место, например Сибирь, где человек никого не знает и едва может выжить. То есть та же тюрьма.