Отдельные детали жизни в плену позволяли получить общее представление о месте, где прятали Беатрис. Чтобы не рисковать жизнью Марухи, Беатрис должна была рассказать журналистам, что обратная дорога заняла более трех часов и что прятали ее в каком-то районе с умеренным климатом. На самом деле все было не так: истинное время поездки, подъемы и спуски шоссе, громкая музыка, звучавшая по выходным до самого утра, рокот самолетов, постоянная жара – все говорило о том, что заложниц держали недалеко от городских кварталов. В этих районах священников не так много – четыре, ну пять. Достаточно их допросить, чтобы установить, кого приглашали освящать дом.

Некоторые просчеты в организации охраны оставляли надежду на проведение силовой операции с минимальным риском. Лучшее время – шесть утра, сразу после смены часовых, когда заступавшие на дежурство и не выспавшиеся ночью охранники засыпали прямо на полу, не заботясь об оружии. Имелись важные сведения и о планировке дома, – например, о калитке во дворе, где часового с оружием женщины видели всего несколько раз, а сторожевой пес громким лаем скрывал свою полную продажность. Оставалось неясным, охраняется ли местность вокруг дома, – скорее всего, нет, если судить по беспорядку во внутренней охране, – но в любом случае, зная, где находится дом, это легко установить. После трагедии с Дианой Турбай вера в успех силового освобождения сильно пошатнулась, и все же Вильямисар рассматривал и этот вариант на случай, если не будет другого выхода. Так или иначе, но эта информация была, кажется, единственной, которой он не поделился с Рафаэлем Пардо.

Рассказывая о режиме охраны и планировке дома, Беатрис мучилась угрызениями совести. Она обещала Марухе не сообщать брату ничего, что могло бы подтолкнуть его к вооруженному нападению на дом. Скрепя сердце, Беатрис нарушила обещание, видя, что Альберто, как и Маруха, убежден в недопустимости силового решения. Тем более сейчас, когда ее освобождение свидетельствовало о том, что несмотря на все трудности и препятствия, путь к переговорам остается открытым. С этой мыслью посвежевшая и выспавшаяся Беатрис устроила пресс-конференцию в доме брата, буквально заваленном цветами. Журналисты и общественность услышали реальный рассказ об ужасах плена, в котором не было ничего, что могло бы подтолкнуть желающих действовать на свой страх и риск, угрожая жизни Марухи.

В следующую среду Алехандра решила на скорую руку организовать телепередачу о приготовлениях к встрече Марухи, уверенная, что та уже знает о новом указе. По мере продвижения переговоров в последние недели Вильямисар сделал существенные перестановки в квартире, стремясь угодить жене. Там, где хотела Маруха, установили книжные шкафы, заменили кое-какую мебель и картины. На видное место поставили статуэтку лошади Танской династии, которую Маруха привезла из Джакарты и считала своим талисманом. В последний момент вспомнили, что она часто жаловалась на отсутствие коврика в ванной комнате, и спешно его купили. Обновленная, сияющая квартира стала съемочной площадкой для эксклюзивной телепередачи, из которой Маруха должна была еще до своего возвращения узнать об изменениях в обстановке. Все прошло прекрасно, но никто не знал, видела ли эту передачу Маруха.

Беатрис быстро восстанавливала силы. Одежду, в которой ее освободили, она уложила в выданный в плену мешок и спрятала подальше: гнетущий запах комнаты-камеры до сих пор еще будил Беатрис среди ночи. Муж всячески помогал ей восстановить душевное равновесие. Единственным напоминанием о прошедшем кошмаре был голос майордомо, дважды звонившего по телефону. В первый раз это был отчаянный крик:

– Лекарство! Лекарство!

Сразу узнав этот голос, Беатрис почувствовала, как кровь стынет в ее жилах, но собралась с духом и переспросила тем же тоном:

– Какое лекарство?! Какое лекарство?!

– Лекарство для сеньоры, – кричал майордомо.

В конце концов выяснилось, что требуется название лекарства, которое принимает Маруха для улучшения работы желудка.

– Вазотон, – ответила Беатрис и тут же переспросила: – Как дела?

– У меня хорошо, большое спасибо, – ответил майордомо.

– Не у вас, – уточнила Беатрис. – Как Маруха?

– А… не беспокойтесь, с ней все в порядке, – заверил майордомо.

Беатрис молча повесила трубку и расплакалась, вспомнив условия плена – жалкую еду, загаженный туалет, серые одинаковые дни – и представив страх и одиночество Марухи в душной комнате. Вскоре в спортивном разделе программы телепередач появилось загадочное объявление: «Принимайте Басотон!». Орфография была умышленно изменена, чтобы какая-нибудь фирма не заявила протест против неуместной рекламы выпускаемого ей лекарства.

Второй звонок майордомо спустя несколько недель резко отличался от первого. Беатрис не сразу узнала его умышленно искаженный голос, да и звучал он явно наставительно.

– Помните, о чем мы говорили! Вы не видели Марину. Не видели никого.

– Не беспокойтесь, – ответила Беатрис и повесила трубку.

Гидо Парра, опьяненный первыми успехами в переговорах, объявил Вильямисару, что освобождение Марухи – вопрос ближайших трех дней. Вильямисар передал эту новость Марухе через газеты, радио и телевидение. Кроме того, Алехандра, знавшая от Беатрис о режиме содержания заложниц и убежденная, что ее телепрограммы доходят до адресата, взяла у Беатрис получасовое интервью, в котором та рассказала все, что интересовало Маруху: как проходило освобождение, как живут дети, что происходит дома и у друзей, каковы надежды на освобождение.

С тех пор в подобных передачах сообщались все подробности: кто в чем одет, какие покупки сделаны, кто приходил в гости. Сказанные кем-то в одной из передач слова «Мануэль уже приготовил свиной окорок» для Марухи означали, что заведенный ею порядок в доме остается незыблемым. Какими бы наивными ни казались эти мелочи, они были призваны поддержать Маруху и показать ей, что жизнь продолжается.

Однако время шло, а никаких признаков освобождения не было. Гидо Парра путался в туманных объяснениях, похожих на детский лепет, не подходил к телефону, а потом и вовсе исчез. Вильямисар призывал его к ответу, а Парра ходил вокруг да около. По его словам, все осложнилось из-за усиленных репрессий полиции в кварталах Медельина. Пока правительство не положит конец этим варварским бесчинствам, трудно надеяться на чье-либо освобождение. Вильямисар стоял на своем.

– Это не входит в наш договор. Все сводилось к четко сформулированному указу, и он есть. Теперь это долг чести, и нечего со мной играть.

– Вы не представляете, как мне противно быть адвокатом этих типов, – жаловался Парра. – Никакие гонорары не радуют, когда приходится все время изворачиваться, чтобы меня просто не убили. Что я могу, по-вашему, сделать?

– Скажите прямо, к чему вы клоните? – спросил Вильямисар.

– К тому, что пока полиция не прекратит убивать и издеваться над арестованными, Маруху ни за что не отпустят. Вот такие дела.

В слепой ярости Вильямисар разразился бранью в адрес Эскобара и наконец сказал как отрезал: