— А самое замечательное, — добавил Ертаулов, — что к этим секциям есть доступ через грузовой люк. Видишь эту шахту? Мы с тобой вчера наблюдали, как в нее упихивали «салон-вагон».

— Тогда все просто, — сказал Кратов. — Я влезаю в скафандр, выхожу наружу, проникаю внутрь секции, а там на месте сориентируемся. Стас в это время страхует меня изнутри…

— Да ты спятил, Второй, — произнес Пазур. — Это же экзометрия!

Костя прикусил язык и густо покраснел. «Не слишком ли часто за последние дни ты садишься в лужу, звездоход? — подумал он. — Так ведь и свыкнуться можно. С лужей-то…»

— Никто и никогда не покидал борт корабля в экзометрии, — сказал Ертаулов. — По крайней мере, об этом не сообщалось. Ну, нормальному человеку и в голову не придет за ради интереса окунаться в пространство, лишенное всяких измерений. Хотя, я убежден, теоретические основы такого эксперимента непременно есть. Не могут звездоходы на досуге не пофантазировать на такую вкусную тему! Эх, запросить бы наш инфобанк!

— В самом деле, — сказал Костя, кусая губы. — Корабль находится в экзометрии и продолжает существовать как вполне материальный объект. А что такое человек в скафандре?

— Тот же материальный объект малой массы, — сказал Ертаулов. Скорость в экзометрии есть функция от массы. Но в данный момент скорость нас не волнует.

— Она взволнует тебя, когда ты отклеишься от корабля и обретешь собственную скорость, — заметил Пазур. — Примерно на два порядка меньшую, чем скорость корабля.

— Вывод: отклеиваться не следует ни под каким предлогом, — сказал Стас. — Масса корабля сейчас интегрирует и массу каждого члена экипажа, и массу всех наших скафандров. Покуда масса человека в скафандре, независимо от его местонахождения — внутри ли он, снаружи ли — складывается с массой корабля, неприятностей быть не должно.

— Когитр, — позвал Пазур. — Ваша оценка?

— Прецеденты неизвестны, — сказал когитр. — Логика примитивна. Однако она присутствует.

Пазур крутнулся в кресле и оказался спиной к спутникам. Ссутулившись, он застыл в таком положении, будто вмиг отключился от обсуждения.

— Пойду, конечно, я, — уверенно заявил Костя. — У меня масса больше.

— И целуйся со своей массой, — сказал Ертаулов. — При чем тут масса?! Все дело в сноровке.

— Сноровки у меня, допустим, тоже не в пример больше.

— Ты пойми простую вещь. То, что я здесь наплел, может не иметь никакого смысла. И если ты со своей выдающейся сноровкой и заслуживающей уважения массой накроешься там, в экзометрии, мастеру некого будет послать одолевать заветные четыре метра.

— И тут как раз подвернешься ты. А мои лишние килограммы и сантиметры окажутся лишними.

— Настоящий звездоход, Костя, должен уметь вписываться в любой отличный от нуля объем. А я всегда считал тебя настоящим звездоходом. Ну, почти настоящим.

— Прибереги эту наглую, ничем не прикрытую лесть для других!

— И вот еще что… Мы влипли в очень заковыристую передрягу. И если по совести, я думаю, что шансов у нас нет. Что бы ни говорили старшие коллеги. И, в отличие от тебя, законченного прагматика, замешанного на грубой прозе бытия, не верящего ни во что, кроме стартового импульса, я настроил себя на две мысли, и мне это сильно помогает. Мысль первая: не воспринимать происходящее близко к сердцу. Не размышлять о том, чем все может кончиться. Отгородиться экраном безразличия. Все, что творится творится не со мной! Очень помогает… И мысль вторая: мы уже мертвы. Да, Костя, мертвы. Поэтому мне, как убежденному покойнику, нечего бояться. Тем более такого пустяка, как физическое разрушение телесной оболочки. А вот ты можешь ли похвастать подобным бесстрашием обреченности?

— Стас, ты что? — пробормотал Кратов. — Серьезно?

— Значит, не можешь, — констатировал тот. — Тебя твой трезвый подход прочно удерживает на ногах. Тебя воспоминания о Земле, о доме тянут назад. За твоей широкой спиной Рашуля. А меня ничто не держит. Я обо всем забыл. Пренебрег условностями. Меня уже нет, и все тут!

— Послушай, ты, камикадзе паршивый… — рассердился Костя.

— Я верил, что ты найдешь точное выражение, — улыбнулся Стас. — Этим ты всегда был славен в нашем кругу. Да, я камикадзе. Но цель у меня вполне определенная и разумная. Спасти вас всех, дать вам хороший шанс!

— Тебя с твоими заморочками связать бы и упрятать в дальней каюте, как душевнобольного, — сказал Костя раздраженно. — Ни черта ты не годишься кого-нибудь спасать! Вот выползешь ты наружу, доберешься до гравигенераторов. А там что-то стрясется. Нежданная опасность. Или просто трудно станет. И ты мигом лапки кверху! Уговоришь сам себя, что ты, мол, уже загодя покойник, все едино мы обречены, то-се… А может быть, нужно было еще побарахтаться чуть-чуть!

— Одно я тебе обещаю твердо, — сказал Ертаулов. — Уж барахтаться я стану до конца. Зазря тонуть не намерен. Я пока…

— Достаточно, Третий, — оборвал его Пазур. Он давно уже сидел к ним лицом и морщился. — Я послушал твои рассуждения и нашел их идиотскими. Потому приказываю: забыть о них раз и навсегда. При малейшей попытке их реанимации тебе будет учинена такая оценка практики, что тебя не допустят даже к управлению детским самокатом.

— Понял, Первый, — с готовностью сказал Ертаулов.

— Теперь о деле. За борт пойдет третий навигатор. Второй будет страховать.

— Мастер, у меня большой опыт работы в пространстве, — возмущенно заговорил Костя. — Огромный опыт!..

— Не спорить, — сказал Пазур. — Это тоже приказ. Если выяснится, что работать снаружи невозможно, рискованно или запредельно сложно, Третий немедленно возвращается. И это тоже приказ. У нас не так много времени на размышления, но еще раз помозговать все вместе мы успеем.

— Все же я хотел бы знать, — упрямо сказал Кратов. — Почему за борт иду не я?

— Вот на толкование каждого моего приказа у меня времени и вправду нет! — оскалился Пазур. — Делаю это в последний раз. Потому что тебе хватит ума оценить обстановку. И грубой силы втащить Третьего назад, если он вздумает упираться. Между прочим, надеюсь, ни у кого не возникает сомнения в том, что лучше всех этот выход мог бы проделать я? Но в этой игре я — последний козырь. А ты, Кратов, предпоследний!

— А я всего лишь валет, — весело сказал Ертаулов. — И даже не козырный.

— Понятно, — произнес Костя, набычившись. — Но с приказом я по-прежнему не согласен.

— И наплевать, — сказал Пазур.

Кратов осторожно свесил ноги в темноту и неуклюже поболтал ими, пытаясь нащупать опору. Потом перевернулся на живот и медленно сполз в овальное жерло переходника, повис на руках. Пальцы в бронированных перчатках заскребли по обшивке, оставляя глубокие борозды.

— Не порти имущество! — строго сказал Ертаулов.