готовиться к длительному походу. Появление Корфа вызвало шквал эмоций. Кенегсберг! Брауншвейг! Юлиана перестала кокетничать с адъютантом Антона Ульриха — впереди миражом заискрились балы и галантные кавалеры, падающие к её ногам.

Уже стемнело, когда в дверь чуланчика Виктории постучали. «Мальцев», — радостно пронеслось в голове, но за дверью стоял барон Андрей Николаевич Корф.

— Позвольте Вам несколько слов сказать наедине. Прилюдно этот разговор выглядел бы непристойно.

Виктория молчала. А что тут скажешь, если Корф собрался вести какой-то непристойный разговор ночью, в темных сенях. Виктория похудела, осунулась, цвет лица стал землистым. Только Мальцев не видел, как она подурнела. А, может, Корф извращенец, дурнушкофил…

— Императрица Елизавета Алексеевна просила передать завещанное известным Вам лицом, — нарушил тишину Корф.

Виктория молчала. Никто ничего ей не мог завещать, да и императрица Елизавета про неё помнить не может. Три года назад стерла Викторию Чучухину из памяти как ненужную информацию.

— Вот примите, — Корф протянул холщовый кисет. — Императрица обещали известному лицу передать Вам этот солитёр, — повысил голос барон Корф.

Виктория молчала. Осторожно достала из мешочка и взвесила на ладони бриллиант в белой оправе. Тяжелый. Только зачем он ей отдал? Хотят, чтобы подкинула Анне Леопольдовне, или ещё какую гадкую каверзу замышляют.

— Что Вы молчите?! — Корф почти кричал.

— Про какое известное лицо Вы постоянно упоминаете?

— Вам известно, что князь Соболевский-Слеповран почил в одночасье? — Корф перекрестился. — Упокой, Господи, душу раба твоего.

— Как почил? Такой здоровый был, весёлый, всем интересовался, опять же аппетит хороший был, — Виктория, очнувшись из задумчивости, заговорила, и её язык, как обычно, начал обгонять разум.

— Говорят, что в него стреляли, — Корф понизил голос. — Это очень темная и негалантная история. Душеприказчицей его стали Её высочество императрица Елизавета Петровна.

— А как давно это случилось?

— Года два уже минуло, — Корф вновь перекрестился.

Виктория опять принялась рассматривать кольцо. Корф подождал, но видя, что разговаривать с ним не хотят, молча откланялся и ушел — незаметно растворился в темноте сеней.

Не рассказал Виктории барон Корф, как яростно цеплялся за жизнь князь Роман Матвеевич Соболевский-Слеповран, как, не таясь, по-бабьи рыдала у его постели Елизавета Петровна. И не мог рассказать Корф, потому что никому неведомо было, как запекшимися губами прошептал умирающий: «Отдай наперснице Ляпольдовны Виктории, давно ей припас», и клятву взял с державной властительницы, что передаст она заветное, а после закрыл глаза и отбыл в мир иной. Удивленно разглядывала Елизавета протянутое Слеповраном кольцо с огромным бриллиантом, прочла гравировку внутри «Незаурядной», зло сверкнули глаза государыни, нахмурился высокий лоб. Она, одна она, Лизавета-свет-Петровна, императрица, могла быть незаурядной. А вот для Романа Слеповрана, могла, да не стала. Собралась было Елизавета оставить у себя кольцо, но в снах стал приходить к ней Слеповран и не обнимал, не целовал, а строго спрашивал: «Отдала ли завещанное?». И когда отравляла зятя, исполнительного Корфа, с секретным предписанием — тайно перевезти браунгшвейгскую фамилию из Рязанской губернии на север, за Холмогоры, а царевича Иоанна доставить в Соловецкий монастырь, то решилась императрица дать ещё одно, на её взгляд, не менее щепетильное поручение Корфу: буде окажется возможным, передать сопровождающей царское семейство девице Виктории мешочек с дорогим адамантом.

Виктория Чучухина сидела на лавке под окном, пытаясь в лунном свете разобрать гравировку внутри кольца. Солитёр, словцо-то какое неприятное, что-то длинное — не то ленточный червь, не то бесконечный компьютерный пасьянс… вспомнила: солитером придворные дамы называли свои украшения — крупные бриллианты, оправленные в золото отдельно, без других камней. Виктория удивлялась собственному равнодушию, с которым приняла известие о смерти князя Соболевского-Слеповрана. Постоянно думала про него, боялась, что найдет её, достанет из-под всех замков, а его и в живых давно нет. Кольцо передать завещал… С того света грозить пытается? За обиду извиниться решил? Или знак внимания такой, внезапный? Этакий мегаприкол? Но вскоре Виктории надоело размышлять про неожиданный подарок, неизвестно зачем ей переданный и совсем непонятно как здесь, в заключении, используемый. И принялась Виктория думать про Мальцева: раз он здесь, значит, теперь всё будет хорошо. Их не заточат навеки, не расстреляют, всё будет хорошо!

Виктория засыпала с улыбкой — впервые в Раненбурге ей было спокойно: где-то неподалеку Мальцев, значит, можно не беспокоиться за Иоанна, за всех Брауншвейгов, за Менгден, за себя. А уснув, Виктория увидела, как они с Мальцевым едут по вечерней Москве. Высокие дома, асфальтированные тротуары, освещенные электричеством окна — неужели всё это когда-то будет! Мальцев везет её домой, на Автозаводскую.

— А нас не догонят? — волнуется Вика. Кто их догоняет, она не знает, да это и не важно, как бывает в снах. Важно успеть домой, там, на шестом этаже, абсолютная безопасность.

— Нас не догонят, нас не поймают, — весело напевает Мальцев, крепко держа руль.

Погоня Мальцеву не страшна. Но теперь и Виктории не страшно, а чего бояться, ведь, как говорит Мальцев, всё как надо в нашей жизни складывается и всегда идет токмо к лучшему.

XXVI. Рязанская губерния, Раненбург, 29 августа 1744 года

Август выдался на редкость холодным и дождливым, ехать куда-либо в такую погоду удовольствия не доставит, но это никого из арестантов не смущало — наконец они покинут неприветливые стены раненбургской крепости. Узники наскоро собрали свои скудные пожитки и готовились к новому путешествию. Что оно будет радостным, никто не сомневался. Должен же Господь внять их молитвам.

— Бог нас любит! — радостно восклицала Анна Леопольдовна, вспоминая слова Корфа: «Императрица о Вашей судьбе озаботилась и особливую милость явила».

Виктория удивленно посмотрела на принцессу: интересно, что же тогда происходит с теми, кого Господь не любит? Но озвучивать свой вопрос не стала, не до этого — Мальцев просил подойти за дровяной сарай, вот с ним она и обсудит, кого Бог любит. Верить в торжество милосердия у Вики не особенно получалось, надо было Брауншвейгам побольше голливудских фильмов про борьбу за власть смотреть, впрочем, они вообще кино не видели, даже этот, с Кирой Найтли (как фильм называется, Вика забыла), но там точно такая же история была, и никто не раскаялся. Мальцеву надо будет этот фильм пересказать. Но до кино в разговоре с Мальцевым дело не дошло.

— Завтра прислугу здесь оставят и фрейлин, Вас тоже оставят, только Анну Леопольдовну с семейством за Холмогоры отправят. А Иоанна Антоновича — в Соловецкий монастырь, — оглянувшись, сообщил Мальцев.

— Как можно трехлетнего ребёнка без матери куда-то отправлять!

— Это не ребёнок, это коронованный император, — голос понизился до шёпота. — Камер-лакей Турчанинов с товарищами замышляли переворот, собирались