Она несла ребенка: быть может, это сон про Марни – или же нет. Если признаться в таком сновидении у психиатра на приеме, в чем признаешься на самом деле? Трудно сказать. Анна предпочла утаить сон. А вот про следующий сон, стандартный, секретничать нужды не было.

Неизвестная женщина лежала на черном мраморном полу просторного гулкого помещения, облаченная в платье от Живанши; она была очень стара, неизменна и тем не менее еще не в себе; в ней что-то ждало перемен.

Иногда звучал шум, подобный жужжанию в ушах: не столько даже шум, сколько индикатор чьего-то проникновения в сон. Иногда в полу резонировал высокий колокольный звон, будто из самого сердца вещей. Иногда возникало ощущение присутствия: кто-то – она сама или кто-нибудь другой – начинал чистить ей зубы, потом резал ей запястья в гостиничной ванной, потом поднимал глаза и обнаруживал там ярусы уходящих во мрак, словно в университетской аудитории, скамей, на которых яблоку негде было упасть. Ненормальные, но самоограничивающие образы, которыми она могла перебрасываться с Хелен Альперт целый день, если б доктор и пациентка обе уже их не навидались. Вместо них Анна сегодня взялась переделывать сон, который однажды видела при жизни Майкла: во сне ей предстала картинка Тракта Кефаучи в ложных цветах, образ астрономического открытия с рубежа тысячелетий словно бы сошел с экрана телевизора в их бостонском гостиничном номере и поплыл в темном воздухе комнаты, будто ювелирное украшение в дешевом иллюзионе, но вскоре истаял. К тому моменту комната уже стала просторной палатой.

– Восхитительно! – воскликнула доктор Альперт. Девочкой, веселой восьмилеткой, она обожала эти картинки до такой степени, что даже запомнила миг, когда впервые увидела одну из них на экране пузатого черно-белого старого лампового телевизора. Не столько картинки, сколько обещания награды, приза в постижении природы мира.

Анна, которая помнила их другими, насколько вообще могла припомнить, ограничилась пожатием плечами.

Постмодернистская космология поколения Майкла Кэрни, запутавшись в собственных математических играх и путая науку со лженаукой, восприняла Тракт как первый пример из нового класса загадок: так называемый пенфолд[55], сингулярность без горизонта событий. Сам Кэрни принял ее за очередной артефакт круглосуточного новостного цикла, случайный выхлоп преобразования данных на потребу публике, явление не столько науки, сколько научного пиара. В день, когда НАСА и Европейское космическое агентство опубликовали композитные снимки Тракта – величественно нависают башни, подобные чернодымным вулканам над океанским разломом, сверкают полотнища и клочки ярко-розового газа, алюминиевые ударные волны пронизывают газовую среду со звуком на пятьдесят-шестьдесят октав ниже ноты до, – наложенные друг на друга по данным годичных наблюдений полудюжины космических телескопов, среди которых ни один не предназначался для работы на волнах видимого света, Майкл напрягся, словно кот, завидевший кого-то через окно, затем так же неожиданно расслабился и пробормотал:

– Никогда не позволяй себе впадать в публичную известность.

Впоследствии он с усмешкой добавил:

– Могли бы хоть человека во фраке и высокой шляпе пригласить, чтобы объявил этот номер.

Поколением позже в кабинете доктора Альперт Анна спросила себя вслух, словно идеи эти были неким образом связаны:

– А что вообще такое – сны?

«А и правда, что?» – подумала психиатр после ухода Анны. Временами клиентка просто вынуждала себе поверить. Хелен Альперт просмотрела свои записи, рассмеялась и переключила диктофон на воспроизведение, чтобы заново прослушать пару заинтриговавших ее фраз.

Клиентка же, по-прежнему пребывая в приподнятом настроении, пару минут постояла без дела на крыльце, глядя, как лижет набережную прилив, подобно языку большой коричневой собаки, а затем, чтобы убить вечер, двумя автобусами и поездом отправилась в Каршолтон. Сентябрь, месяц парилки, обесцветил и размыл дымкой пространства между Стритхэм-Вэйл и Норбери: серебристые струи дождя, без предупреждения вырываясь из безоблачного коричневато-голубого тумана, падали на разогретые тротуары и тут же испарялись. От влажности было не скрыться. На другом конце маршрута Каршолтон дремал под одеялом предвечернего тепла, и Анна, осторожно проделав уже знакомый путь до Оукса, решила на сей раз подобраться к дому со стороны Банстеда, перейдя Коммон пешком, мимо тюремных построек, не более неприметных, чем огражденная крепость в лесу; лабиринт узких пригородных улочек привел ее в точку на полпути от кладбища к госпиталю. Оукс, 121: пусто, мальчишки, который так обеспокоил Анну в предыдущую поездку, не видать. Она дернула за ручку двери черного хода, и та оказалась незаперта, даже на цепочку не закрыта. Внутри дом был перекроен на отдельные комнаты невидимым полтергейстом безадресной экономии. Тут недавно кто-то убирался: на лестницах и в коридорах пахло водной эмульсией и чистым деревом. Но на голых половицах струпьями валялись фильтры для сплит-систем, и ни к чему не подключенные кабели все так же покоились в пыли, оставляя под собой высветленные следы на паркете среди царапин от стремянок и банок с краской.

Анна бродила по дому, подбирая и снова кладя на пол замеченные вещи, пока не оказалась в просторной задней спальне, недавно разделенной аккуратно следующими контуру панорамного окна пластиковыми перегородками. Невидимая рука рынка расщедрилась оставить потенциальным постояльцам половину вида в густо заросший сад – гладиолусы и плющ, гниющие фрукты в кустах крыжовника, а дальше, на выжженной солнцем лужайке, мокрые, карамельного цвета страницы разодранной книжки в мягкой обложке. Анна прищурилась на свету, потрогала неокрашенную перегородку, провела пальцами по подоконнику. Острая зернистая пыль, как после ремонта. В таких местах, исполненных незавершенности, трудно ожидать какой-то угрозы. Жизнь сама себя поддерживает. Спустя пару минут появилось животное. Это был пес, тощий и паршивый, пятнисто-серый, с поросшими колючей шерстью задними лапами и мордой: он пролез под оградой из соседнего сада и стал, принюхиваясь, бегать по краю лужайки, время от времени замирая, чтобы разрыть землю передними лапами. Анна тарабанила по оконному стеклу костяшками пальцев. Было в этой собаке что-то неприятное. Вдруг, несмотря на солнце, хлынул дождь, и страницы на глазах размягчились, словно были сделаны из материала такого дешевого, что он при контакте с водой растворялся. Анна снова постучала костяшками по стеклу. Пес дернулся и рассеянно оглянулся в пространство. Яростно встряхнулся – во все стороны полетели призматические капли – и убежал. Дождь усилился, потом ослабел до мороси и утих.