— Такое ощущение, что я уже видел это прекрасное лицо… Возможно, во сне?..

— А ты случайно не видел в том же сне синяка, которым я украсил твою физиономию? — осведомился Дарей. — Если нет, то ведь его можно и наяву получить…

— Успокойся, о странник! — внушительным тоном произнес незнакомец. — Я строгий охранник устоев брака. Супруги нужны нам, чтобы давать детей и присматривать за хозяйством — для всего прочего годятся гетеры и наложницы. Но я думаю, что приличная женщина вправе появляться на улице только тогда, когда ее не спросят, чья она жена, а спросят, чья она мать! Конечно, вы, чужеземцы, можете не знать наших обычаев, но я держусь такого мнения, что тебе бы лучше — ради вашего же блага! — прикрыть лицо твоей жены. Просто чтобы она не искушала добродетельных афинских граждан. У нее такие глаза… Эти глаза совратят любого мужчину!

Незнакомец приблизился к растерявшейся Лаис и заглянул в ее лицо, а потом снова обратился к Дарею:

— Прости меня, друг-чужеземец, но ты уверен, что твоя жена не бывала в Афинах раньше?.. Зевс Громовержец, помоги мне вспомнить, где я видел это лицо!

Лаис вдруг сообразила, что лицо этого человека тоже знакомо ей. Она его уже видела раньше. Но где? Когда? Возможно, случайно, на афинской улице…

Вдобавок она помнила этот богатый оттенками, звучный голос… И его она тоже слышала на улице!

Да ведь это…

— Демосфен, ты Демосфен! — вдруг, словно очнувшись, воскликнул доселе устало молчавший Фаний. — Ты — великий краснословец Демосфен!

Человек в увядшем лавровом венке запахнулся в свой алый гиматий и принял торжественную позу. Судя по выражению его лица, он был необычайно доволен тем, что его узнали.

— Я не имел удовольствия быть знакомым с тобой, друг, но, не сомневаюсь, ты достойный человек, если знаешь меня, — изрек он благосклонно. — И ты поймешь мое негодование. Конечно, тебе приходилось слышать имя Апеллеса. Этот бездарный и безродный мазила вознесся на волне кровавых завоеваний наших врагов-македонцев. Не стану называть имени его покровителей — они слишком хорошо известны тем, что убили множество афинян. Но благодаря покровительству нового царя — этого тирана Александра! — почти все храмы, которые строятся в Афинах, расписаны жалким ремесленником, который годится самое большее на то, чтобы растирать краски или грунтовать стены. Вы спрашивали, почему пусты улицы, куда стеклись все афиняне? Да они все потащились, как стадо глупых коз, глазеть на новую фреску Апеллеса. Она называется «Рождение Афродиты». А знаете ли вы, друзья, кто позировал для этой фрески? Известно ли вам, что Апеллес выставил перед всеми нашими согражданами и их почтенными супругами обнаженные телеса девки, которая раньше была наложницей македонца Александра? Она царю надоела, вот он и швырнул ее нашему великому художницу. Наградил объедками со своего стола! И теперь прелести этой распутницы украшают храм Зевса-громовержца!

Внезапная ярость затуманила голову Лаис.

— Как ты смеешь позорить имя Апеллеса?! — взвизгнула она, не помня себя. — Он великий художник! А Кампаспа — прекраснейшая из женщин! Ты же — ничего не понимающий в красоте и искусстве болтун!

Она сама была поражена тем пылом, с каким бросилась на защиту соперницы, которую еще не столь давно искренне и пылко мечтала погубить вместе с неверным любовником. Самое удивительное, что и теперешний взрыв возмущения был совершенно искренним и пылким.

А Демосфен так и замер с открытым ртом, являя собой картину эпического изумления.

— Во имя всех олимпийцев! — в ужасе простонал Фаний. — Что такое ты говоришь, бедняжка?!

— Клянусь Олимпом и всеми его обитателями! — вдруг вскричал Демосфен, стукнув себя по лбу, да так, что его лавровый венок съехал на затылок. — Я вспомнил, где видел твое лицо. Ну конечно! В том же самом храме! С тебя Апеллес писал Панапею, морскую нимфу! Я слышал, что свою прежнюю натурщицу Апеллес выгнал, и та с горя пошла продавать себя! Это ты, ну конечно. И, без сомнения, мечтаешь отомстить этому негодяю! Идем со мной в храм! Ты обличишь его! Идем!

— Никогда! — фыркнула Лаис. — Мне не по пути с трусом и клеветником! Да-да, ты — трус, который своими пышными словесами заманил афинян на поле битвы, а потом сбежал оттуда в числе первых!

— Да как ты смеешь?! — взревел, багровея, Демосфен. — Ты достойна того, чтобы я плюнул тебе в лицо! Изуродовал его пощечинами!

Лаис поспешно прикрылась краем покрывала, а Дарей тяжелым голосом проговорил, хватая Демосфена за руку, которая уже тянулась к девушке:

— Может быть, ты и знаменитый краснословец, но лучше бы тебе хотя бы на время заткнуться, пока я не вбил тебе в рот вот этот кляп! — И он подсунул к самому лицу Демосфена внушительный кулак. — Держись подальше от моей жены, понял?

— Да вы посмотрите на этого болвана, граждане афинские! — возопил Демосфен, озираясь по сторонам, словно его окружала толпа слушателей. — Неужели ты не знал о прошлом своей женушки? Сколько пар рогов она тебе наставила и еще наставит?! Шлюха всегда остается шлюхой, даже если зовется замужней женщиной!

— А ну пошел вон! — взревел Дарей, направляя своего коня на Демосфена. Тот шарахнулся в сторону, а потом, подобрав полы одежды, бросился наутек и скрылся в какой-то улице.

— Что мы наделали! — схватился за голову Фаний. — Что наделали! Мы обидели гордость Афин! Стыд и позор на мою голову!

— Да подожди стенать! — раздраженно махнул на него рукой Дарей. — Сейчас есть дела поважней! Лаис, скажи… — Голос его вдруг задрожал, и Лаис, взглянув на него, увидела на его глазах слезы.

— Дарей… — пробормотала она изумленно. — Что с тобой?!

Он ничего не говорил, отводил глаза и весь дрожал, и вид у него был такой несчастный, что Лаис сама чуть не заплакала.

Но что могло вдруг произойти с Дареем?..

И вдруг она поняла — что!

Его потрясли слова Демосфена о том, что шлюха остается шлюхой… Он влюблен в Нофаро, мечтает жениться на ней, однако сейчас он не может не думать о том, сколько пар рогов оставит она на его голове.

Лаис проворно соскользнула с осла, подбежала к Дарею, сидящему верхом, и схватилась за его ногу:

— Ты не должен думать о Нофаро ничего плохого! Она никогда не обманет тебя! Никогда! Ты же знаешь, ее продали в храм по воле отца. У нее нет никакой склонности к распутству! На матиомах по танцам, где нас обучают соблазнительным движениям, она занимается хуже всех! Зато на матиомах поварского мастерства, шитья и вышивания и ухода за цветами превосходит всех. Она будет верной женой, она будет прекрасной женой!

Она моляще смотрела снизу вверх на стражника, но по его лицу понимала, что ее слова не достигают цели.

— Может быть, — пробормотал Дарей. — Очень может быть, что ты права, Лаис. Но знаешь, теперь я не могу не думать о том, сколько мужчин владели ею до меня. И мне будет казаться, что она постоянно ищет разнообразия и мечтает о ком-то другом! Я… Я не смогу! Раньше я не подозревал, что так ревнив, но этот проклятый болтун словно шкуру с моего тела сорвал, у меня все болит, во мне словно зверь родился, который рычит и плачет в одно и то же время!