— Прекрати ныть! — вдруг вскричал Фаний.

Он тоже соскочил с осла и подбежал к всаднику. Оттолкнул Лаис и вцепился в ту же ногу Дарея, которую только что теребила она:

— Ты слаб и малодушен! В твоем могучем теле великана живет человек размером с кулак! Прекрасная девушка Нофаро доверила тебе свое сердце, а ты готов бросить ее из-за того, чего она еще даже не совершила! И, может быть, никогда не совершит! Я готов поклясться, что не совершит! Она не шлюха и не будет тебе изменять! Просто ты не любишь ее. А я… — Он громко всхлипнул. — А я так люблю Алфию, что готов простить ее за измену, за то, что она хотела убежать с этим подлым красивым мальчишкой. Я готов простить все… Только бы она была жива! Понимаешь?!

И он дернул Дарея за ногу с такой силой, что чуть не стащил его с коня.

— Далась вам моя правая нога! — заорал возмущенный всадник, отпихивая Фания. — Почему бы кому-то из вас для разнообразия не подергать меня за левую?!

Лаис не знала, смеяться или плакать. И вдруг ее осенило.

— Послушай, Дарей! — решительно сказала она. — Тебе не о чем волноваться! Нофаро, она… Она еще девственница! Понял? Отец продал ее в школу, но никто не успел развязать ее пояс! И если ты хочешь верную жену, ты должен поспешить забрать ее из храма. Ведь скоро у нас начнутся матиомы по владению мышцами лона, и тогда ей волей-неволей придется совокупиться с мужчиной!

У Дарея был такой вид, словно Зевс-громовержец решил испытать на нем одну из своих молний — и достиг цели, пригвоздив к земле стражника вместе с конем. Выражение невероятного восторга разливалось по его лицу, он даже прослезился от счастья!

«Лимонный сок с медом, яичный белок, — лихорадочно вспоминала Лаис советы Кириллы по «восстановлению девственности». — Нет, яичный белок с медом, а лимонный сок сам по себе… Ладно, у меня еще будет время вспомнить, сейчас не до того!»

— Что же мы тут стоим?! — вскричала она, спохватившись. — Ведь Демосфен сказал, что сейчас все афиняне смотрят творение Апеллеса! Наверняка и Орестес тоже там. Значит, самое время незаметно пробраться в твой дом, Фаний! А ну, поехали скорей!

И она проворно вскочила на задремавшего от безделья осла.

Путники миновали еще с десяток афинских улочек и переулков, и вот впереди засверкала под ветром и солнцем листва трех высоких серебристых олив.

— Мой дом! — простонал Фаний. — Мой родной дом! Здесь я появился на свет, отсюда провожал на погребальный костер отца и мать! Неужели я вернулся домой?!

И он совсем было собрался стукнуть пятками своего осла, чтобы на полном скаку промчаться в приотворенные ворота, однако Дарей свесился с коня и успел схватить бывшего водоноса за плечо.

— Погоди, Фаний, потерпи еще немного! — сказал он. — Здесь надо действовать похитрей! Мы же хотим не только восстановить твои права, но и покарать Орестеса, а главное — найти твою жену. Вдруг Орестес что-то знает о ней? Спугнешь этого паршивца — он сбежит, и мы никогда ее не отыщем!

Фаний тяжело вздохнул и кивнул, давая понять, что со всем согласен.

— Вы спрячьтесь вот здесь, — заметно приободрившийся Дарей показал в глухой закоулок. — А я пойду перекинусь словцом с домочадцами Орестеса.

Лаис и Фаний не без усилия поворотили своих усталых ослов, которым взбрело в голову заупрямиться именно в это время, и только они свернули в закоулок, как до них долетел громкий плач. В первую минуту нашим путешественникам показалось, будто рыдает женщина, и Фаний рванулся назад так стремительно, что Лаис еле успела вцепиться в узду его осла. Усталое животное охотно остановилось, а в следующее мгновение путники поняли: это плачет не женщина, а мальчик.

Фаний облегченно перевел дыхание. Лаис приложила палец к губам и уставилась на своего спутника умоляюще. Фаний кивнул в знак того, что будет держаться спокойно, однако уже в следующий миг сама Лаис чуть не сорвалась с осла и не бросилась к воротам, потому что до нее донесся разъяренный мужской голос:

— Что, моей любви тебе уже мало, малыш Линос? Решил подыскать себе нового хозяина? Пощедрей и поласковей? Смотри, негодник: будешь опять прижиматься к посторонним мужчинам, я отошлю тебя в портовый притон! Там тебя приласкают так, что всю жизнь будешь ходить враскоряку! А заплатят так щедро, что с голоду подохнешь!

Это был голос Орестеса!

Лаис сразу узнала его, хоть он очень изменился: новые нотки, властные и капризные, жестокие и грубые, появились в нем. Это был голос человека, привыкшего повелевать и привыкшего, что ему подчиняются. Но главное было не то, как он говорил, а что говорил!

— Прости, прости, хозяин, — плача, отвечал мальчик. — Я не прижимался к этому господину. Он сам задрал мой хитон и стал меня щупать, называть хорошенькой девчонкой и маленькой шлюшкой. Я сказал, что принадлежу своему хозяину, Орестесу, а он ответил, что, наверное, этот Орестес сводник и не прочь на этом заработать, если заставляет своих наложников ходить накрашенными, словно…

— Молчи, глупец! — рявкнул Орестес. — Чего ты орешь, как осел, которому отрезали… — Он вдруг умолк, словно подавился. — А это еще кто?

В следующий миг голос его до неузнаваемости изменился. Лаис даже показалось, что, подобно лимнаде, злобной обитательнице болот, которая крала у юных красавиц их чарующие голоса и, меняя один на другой, заманивала в топь простодушных путников, Орестес изгнал из своей глотки голос властного и привередливого хозяина и заменил его добродушным, исполненным достоинства, сдержанным, уважительным и в то же время важным.

— Добрый тебе день, господин, — проговорил Орестес этим новым голосом. — Издалека ли ты держишь путь? И не могу ли я помочь тебе в твоих поисках?

— И тебе добрый день, друг, — ответил Дарей, и Лаис едва не прыснула: голос стражника тоже изменился, стал вкрадчивым и тошнотворно-фальшивым. Про такие голоса в народе говорят: «Ну до того сладкий, что, того и гляди, рвать потянет!» — Ты мне можешь очень помочь, если скажешь, где найти обитателей этого дома. Я смотрю, на дворе пусто…

— А что тебе нужно? — насторожился Орестес. — Я вижу тебя впервые и даже не знаю, могу ли сказать тебе все, что мне известно об этих людях. Добрые ли у тебя замыслы? Не привез ли ты дурное известие?

— Должен признаться, да, — тяжко вздохнул Дарей. — Знал ли ты Фания, торговца, которому принадлежал этот дом?

— Зна… знал, — выдохнул Орестес, и Лаис могла бы побиться об заклад хоть с самим Гермесом, который, как известно, никогда не проигрывал в спорах, что бывший раб Фания смертельно побледнел в это мгновение.

— Может быть, ты также знаешь, что бедный Фаний покинул этот свет?

— Что? — дрожащим голосом произнес Орестес, и Лаис снова готова была побиться об заклад с Гермесом, что голос юноши дрожит от радости, а в его лицо возвращаются былые краски.

— Что слышишь! Он умер в нищете и безвестности, проданный в рабство неизвестным злоумышленником.