Наверное, я присутствую на собственных похоронах, подумала я.

А тем временем Нэйтан читал:

Фиалки синие, а розы красные…

Терпеть ненавижу английский ужасный…

Ромашки желтые… гвоздики с росой…

Люблю математику – английский отстой…

Цветут фиалки… и белые лилии…

Мисс Тайер – зараза…

Сплошное насилие! Цветут цветочки…

Лепестками шурша…

Пожалуйста, дайте…

Отсюда сбежать…

Сначала в классе повисла неловкая пауза, затем раздалось несколько нервных смешков. Все ждали реакции мисс Тайер.

Нэйтан направился к своей парте. По дороге он незаметно сложил листок бумаги и сунул в карман.

Я не могла поверить собственным ушам. Пронесло! У меня даже вырвался стон облегчения, когда преподавательница с неловкой улыбкой на лице встала из-за стола.

– Ну, – сказала она, еле сдерживаясь от смеха, – хотя я и считаю, что стихотворение не очень информативное, оно все же отражает внутренний мир автора, ведь так? Браво, мистер Стин, что прочитали его с таким выражением. И спасибо, Нэйтан, за вашу деликатность. Так, следующей я хотела бы пригласить к доске Эми…

Она что-то еще говорила, но я не слушала. Моя голова была слишком занята мыслями о случившемся, чтобы воспринимать эту «поэзию» дальше. Откуда Нэйтан взял совершенно другое стихотворение? И зачем?

После школы, когда я шла через футбольное поле за автомобильной стоянкой, Нэйтан догнал меня. Он полез в карман и вытащил сложенный листок бумаги.

– Есть минутка? – спросил он.

– Наверное, – буркнула я.

– Тогда присядем, ладно? Надо поговорить.

Не то чтобы я хотела с ним разговаривать, но он сегодня сотворил настоящее чудо, так что меньшее, чем я могла его отблагодарить, – согласиться.

Мы сели под огромным черешневым деревом на краю поля, и Нэйтан развернул лист бумаги.

– Это ведь ты написала? – спросил он.

Не поднимая глаз, уставившись на зеленую лужайку под ногами, я прошептала:

– Уверена, что я.

– Правда очень хорошее стихотворение. Грустное, но хорошее, – сказал Нэйтан.

Я посмотрела в его печальные глаза.

– Почему ты не прочел его на уроке?

– Я просто… увидел тебя, твой взгляд… И подумал, что не стоит. Кроме того, все бы поняли, что этот стих написала ты, и, уверен, стало бы только хуже. Поэтому я подумал, что лучшим выходом будет сочинить что-нибудь другое на ходу.

– То есть стихотворение про цветы и английский – это был экспромт? – поразилась я.

– Практически, – кивнул Нэйтан и бросил листок мне на колени. – Прочтешь?

– Зачем? – недоумевала я.

– Ну, мисс Тайер сказала, что мы больше узнаем из стихотворения, если попытаемся представить, как бы его читал автор. Я пару раз прочитал твой стих про себя, и теперь хочу услышать, как он должен звучать на самом деле.

Я взяла листок и развернула его, пару секунд вглядываясь в написанные строки. Жаль, что это придумала я, а не кто-то другой, но нельзя было отрицать, что навеяно стихотворение моей настоящей жизнью. Честно говоря, я не знаю, почему согласилась его прочитать, – ведь знала, что как только Нэйтан узнает о насилии в моей семье, то побежит прямиком к директору. Но я прочла. Может быть, это был мой крик о помощи. Дрожа мелкой дрожью, я откашлялась и начала читать написанные карандашом слова так, как их чувствовала.

БОЛЬ УНИЖАЕМОЙ

Каждый норовит меня обидеть.

В сердце боль – как одинока я!

Словно всем приятно ненавидеть,

Проклинать и унижать меня.

Каждый день несу в душе печальной

Боль от оскорблений и обид.

Думаете, их не замечаю?

Глупые… Но кто ж вам запретит.

Так стреляй, чтоб больно ранить словом,

Ведь сюда любые подойдут:

Жирная! Очкастая! Корова!

Ну смелей, ату ее, ату!

На спине моей давно уж шрамы,

Синяки на теле – там и тут.

А какой вердикт был дан врачами?

«Ах, бедняжка… снова в школе бьют…»

Моя жизнь давно уж стала адом,

И везде мне причиняют боль.

Мои слезы льются вечным градом,

Солонее, чем морской прибой.

Почему же, Господи, не внемлешь?

На коленях я молю тебя:

Прекрати, прошу, мои мученья

Или, Боже, забери меня!

Нет друзей и нет надежд на счастье —

Я играть устала эту роль.

Кто поможет мне в моей напасти?

Господи… Закончи эту боль.

Когда я умолкла, Нэйтан выглядел так, словно вот-вот расплачется. Непривычно – никогда не видела его таким. Даже на похоронах моей мамы он не плакал, но сейчас я чувствовала, что он готов разрыдаться.

– Мне так жаль, – прошептал он.

– Чего? – удивилась я.

– Что из-за меня тебе было так плохо. Что позволял смеяться над тобой.

По этим его словам я поняла, что он не до конца постиг смысл моего стихотворения. Ту часть, которая про школу, он понял правильно, но, кажется, про то, что творилось дома, не разобрал. Я пока не понимала – разочарована я или рада, что Нэйтан так и не узнал мою тайну, но потом снова решила, что для Элизы будет лучше, если не узнает никто.

– По сравнению с некоторыми людьми, Нэйтан, ты просто святой, – сказала я.

Он пожал плечами:

– На самом деле нет. Одно то, что я не издеваюсь над тобой, не делает меня хорошим. Я видел и слышал все эти оскорбления и ничего не сделал.

– Нэйтан, ты был…

– Когда я прочитал это стихотворение, я сразу понял, что его написала ты. И знаешь, о чем я подумал? – Теперь он действительно начинал рыдать и даже не пытался скрыть это. – Я вспомнил день, когда мы в первый раз встретились. Я выстрелил в тебя бумажным шариком, а папа сказал что-то вроде: «Мой сын никогда не поступил бы так с другим дитем Божьим». А потом я написал тебе записку с извинением, и ты ведь в самом деле меня простила! А я, дурак, за четыре года так ничему и не научился! Может, с тех пор я в тебя больше шариками и не стрелял, но ведь смотрю же, как над тобой издеваются, и ничего не делаю. Или, что еще хуже, смеюсь. – Он сделал глубокий вдох и вытер лицо. – Мне так жаль, Мэдди.

Я огляделась вокруг – убедиться, что никто не подслушивает. И очень на это надеялась, потому что так было бы только хуже – и для Нэйтана, и для меня. Хватит с меня уже неприятностей.