Марк усмехнулся и качнул бокал. Красные тяжелые капли поползли по хрустальной стенке.

— Напротив. Антонио совершенно нормален. Лемурийцы ведь рационалисты и гуманисты. Им очень сложно понять, что их прародина населена оторванными кровожадными ублюдками, которые будут драться до последнего в ущерб собственным интересам. Вот генерал им эту нехитрую истину и продемонстрировал.

— Не морочьте мне голову, молодой человек! Единственное, что ваш Висконти продемонстрировал, — это решимость любой ценой дорваться до власти. И плевать, что мирные переговоры сорваны, что мы теперь вполне можем потерять не только Терру, но и «Церерус», и все Приграничье. Главное, что его политические противники выставлены дураками…

— Тонко подмечено. Одним выстрелом двух зайцев… точнее, мартышку и крысу.

Бывший сенатор возмущенно уставился на Марка.

Трехлетней давности затея со свободной экономической зоной обернулась, как Салливан и предполагал, полным крахом. Флореан Медичи угодил под трибунал по обвинению в шпионаже и предательстве и провел несколько незабываемых месяцев в политической тюрьме ордена на Лиалесе. К счастью для старика, Марк вовремя вернулся с Вайолет, а разведке ордена срочно требовалось разобраться с «заглушками». Если бы сенатор представлял, как связаны воображаемый, гнилью разящий кровосток и его внезапное освобождение, вряд ли Марка допустили бы на освещенную шарами веранду. Впрочем, как знать. Говорят, благодарность не чужда и некоторым политикам.

— Кем этот солдафон себя вообразил?! — взорвался Флореан.

Рука бывшего сенатора дрожала уже так сильно, что он вынужден был поставить бокал на стол.

— Юлием Цезарем? Царем Леонидом? Он хотя бы осознает, что после его… вивисекции об автономии можно забыть? Если лемурийцы победят в этой войне, они полностью ассимилируют человечество, сотрут с лица Земли!

— Если.

— Что?

— Это же вы у нас любитель примеров из истории? Когда Филипп Македонский заявился к воротам Спарты, он предложил горожанам сдаться примерно в таких выражениях: «Сдавайтесь, потому что если я захвачу Спарту силой, если я сломаю ее ворота, если я пробью таранами ее стены, то беспощадно уничтожу всех жителей». На что спартанцы спокойно ответили: «Если».

Бывший сенатор тяжело уставился на собеседника. Ветер мазнул Флореана по высокому лысеющему лбу. Взвились и упали легкие седые волосы, и Марк вновь подумал, что перед ним сидит глубокий старик.

Пожевав губами, Флореан произнес:

— Вы мало изменились за последние восемнадцать лет, Марк. Все так же любите ставить старших на место. Только, извините, Висконти — не Леонид, и вы — не Лисандр. Мы не можем выиграть эту войну.

— Посмотрим.

Марк пригубил вино. Каприйское горчило. Даже хорошего вина сенатор не мог себе позволить. Марк подумал, что в следующий раз надо будет прихватить пару бутылок, и оглянулся на освещенные окна. Он искал глазами тонкую тень. Лаури хлопотала в доме над закусками.

Обернувшись к столу, Марк заметил устремленный на него печальный и проницательный взгляд сенатора. И неожиданно обозлился. Какое право у этой старой обезьяны так на него таращиться? Если бы не Лаури, если бы чертов политикан не был отцом Лаури, если бы Лаури так его не любила — Марк не пошевелил бы для него и пальцем. Сенатор обязан жизнью дочери… и ее другу, которого терпеть не может.

— Вы думаете, Марк, что я вас недолюбливаю, — сказал Флореан.

— Угадали.

— А и не надо гадать. Вы до сих пор не научились скрывать свои мысли. У вас на лице слишком много написано. В тех кругах, куда вы сейчас залетели, это большой минус.

— Ошибаетесь, Флореан. Психики давно уже не верят ни лицу, ни глазам собеседника. А то, что у меня творится в голове, я скрыть сумею.

— Вы молоды и самоуверенны, Марк, — вздохнул сенатор. — Я тоже когда-то был таким. И как видите, обжег крылышки. Однако вы правы. Я вам не симпатизирую, но я беспокоюсь о Лауре. Она и так оставила мужа… как бишь его? Фарид, Фархад…

— Фархад.

— Пусть будет Фархад. Она порвала с ним, чтобы опекать меня…

— Я так не думаю.

— Я знаю, что вы думаете. Молодость и самоуверенность. Вы думаете, что Лаура вас любит.

Марк ощутил непреодолимое желание выплеснуть вино из бокала в глаза старику.

— Может, это и так, — недовольно произнес сенатор. — Настают трудные времена, и я не сумею защитить свою дочь. Мне бы хотелось верить, что вы сумеете. Но пока мне кажется, что вы только втянете ее в неприятности.

Дверь на террасу открылась, поэтому Марк сказал совсем не то, что собирался сказать.

— А вот и Лаури. — Он встал и отодвинул кресло. Светловолосая девушка улыбнулась Марку и уселась на предложенное место. Маски на ее лице не было. В открытую дверь вкатился робослуга с кофейником, чашками и подносом с пирожными.

Они гуляли по маленькому пляжу. Впрочем, прогулкой это не назовешь — пять шагов вперед, пять шагов назад. С обеих сторон на клочок берега, усыпанный галькой, наступали черные заросли. Побелевшая луна бросила на воду полотнище света. Волны терлись о камни, словно котенок о хозяйскую ногу. Терлись, ластились и отступали, и разговор получался как это морское качание — вперед и назад, без видимой цели, если не считать целью эрозию побережья.

Пять шагов, и девушка в светлом платье остановилась. Из темноты на нее нацелились колючие ветви барбариса. Лаура обернулась — сделала она это аккуратно, стараясь не напороться на колючки, с осторожностью человека, привыкшего к собственной уязвимости. Ее спутник стоял в двух шагах позади и, засунув руки в карманы плаща, смотрел на море. В зрачках молодого человека отражалась белая ополовиненная луна. Девушка тряхнула головой, отчего выбившиеся из свернутого на затылке пучка локоны рассыпались по плечам, и резко сказала:

— Что тебе нужно от меня, Марк?

— Разве это не очевидно?

— Нет. Совсем не очевидно. Кто я для тебя? Игрушка? Ценный приз?

Лаури подождала ответа, но Марк молчал.

— Иногда мне кажется, что так и есть. Ты достиг всего, чего хотел. Ты в ордене, в Ученом совете, к тебе прислушивается курия. Отец говорит, что тебя прочат в магистры. Самый молодой магистр за последние сорок лет. Изумительно! А я тебе нужна как полное и окончательное подтверждение успеха. Как медаль. Или талисман на удачу.

— Это неправда.

— Неправда, Марк? Тогда почему я чувствую себя фарфоровой куклой, которую ты выкопал в куче хлама на блошином рынке? Добрый дядя подобрал куколку, отмыл, склеил и поставил на полку. И иногда протирает тряпочкой, чтобы блестела ярче.

Салливан криво усмехнулся, или просто губы его дернулись в нервической гримасе.

— И что должна означать эта метафора?

— Она должна означать, что мы взрослые люди, Марк. Либо уже оттрахай меня, либо отпусти. Все эти походы в театры, церемонное держание за ручку, поцелуй у ворот… цветы. Кто сейчас дарит цветы?